Шрифт:
Закладка:
В музыкальном плане я развивался. Я впитывал огромное количество технической информации, которая могла мне помочь даже в карьере рок-певца, хотя я еще этого не осознавал. Выступления всегда захватывали дух. Это были мои первые живые концерты. Как первый альт, один из сорока мальчиков-певцов, я хорошо знал, что значит радовать публику. Концертные залы, такие как «Павильон Дороти Чендлер», были музыкальными храмами со своей легендарной энергетикой. Нужно было суметь правильно себя подать. Казалось чем-то нереальным, что я стал частью таких опер, как «То́ска» Верди или «Волшебная флейта» Моцарта: костюмы, контральто, вся эта драматичность. Помню, как во время вступления в оперу «Кармен» на сцене появились настоящие, живые лошади! Я на всю жизнь запомнил, как мы подпевали симфоническому оркестру, находясь вместе с ним в оркестровой яме, когда танцоры «Балета Джоффри» исполняли «Танец снежинок» из балета «Щелкунчик», – не говоря уже о балеринах.
Но ничто не могло сравниться с нашим самым большим концертом в амфитеатре «Голливуд-боул». От The Beatles до Леонарда Бернстайна, – «Чаша» принимала на своей сцене лучших музыкантов. В тот вечер я надел дома свой хоровой костюм, а затем поехал на концерт на заказном автобусе вместе с Финеасом, Джоуи и другими моими товарищами по хору. Мы были вне себя от восторга. Я с нетерпением ждал момента нашего выхода. У «Чаши» нас подвели к сцене и показали наши места. Там к нам присоединились Хор Роджера Вагнера и Лос-Анджелесский филармонический оркестр под управлением маэстро Эриха Лайнсдорфа.
«Чаша» находится в углублении в склоне холма. Я смотрел со сцены на многоярусные ряды зрительного зала. Не было ни одного свободного места: 17 500 посетителей. Солнце уже садилось. На сцене зажглись огни. Первым номером был традиционный гимн «Veni Creator Spiritus» – «Приди, Святой Дух, Творец, приди». Исполнение «Veni, veni, veni» взорвало мое сознание. У меня мурашки побежали по коже. Позже мы пели Пятую часть Третьей симфонии Густава Малера под названием «Что мне рассказывают ангелы». Хор мальчиков озвучивал ангелов. Это было ангельское чувство. Мы как будто летели.
За кулисами меня ждали мама и папа, улыбались во весь рот, а с ними была – сюрприз! – бабушка Бесси. Я бросился в ее объятия. Я не мог в это поверить. Она впервые в жизни села в самолет, чтобы посмотреть на мое выступление. Это была прекрасная ночь.
«Прекрасный» – слишком слабое слово, чтобы описать следующую главу о моем опыте выступления в хоре. Подходящим словом будет «прозрение».
Август 1977 года. Тем летом мне исполнилось тринадцать, и я отправился в летний лагерь, организованный руководством Хора мальчиков, при Университете Лома Линда, почти в ста километрах к востоку от Лос-Анджелеса, где мы оттачивали репертуар для нового сезона. Нам не разрешалось слушать поп-музыку, за исключением The Beatles. Это заставило меня задуматься. Конечно, «Битлы» были гениями, но как насчет Элтона Джона? Или Билла Уизерса? Или Кэрол Кинг? Почему бы нам не послушать их пластинки? Я не спорил, но мы с Финеасом и Джоуи слушали все, что хотели. В хоровом лагере было классно – пока я не свалился с гриппом. Как и еще один мальчик, Дэвид Альба, который был на год младше меня. Чтобы не заразить остальных, нас поместили в карантин в одной из комнат общежития.
В какой-то момент к нам заглянул хормейстер Неслунд и сказал, что умер Элвис Пресли. Хотя я и не застал расцвет карьеры Элвиса, я знал, как сильно он повлиял на мир музыки. И мне было жаль, что он умер таким молодым.
Мой новый сосед по комнате, Дэвид, был латиноамериканцем из лос-анджелесского района Бойл-Хейтс. Его отец был проповедником. Дэвид был сдержанным ребенком с милым характером. Нас изолировали на три дня, и нам нечего было делать. У нас даже радио не было. Через два дня нам стало лучше, но на всякий случай нас оставили и на третий день. В тот вечер Дэвид задал мне вопрос, который никто никогда раньше не задавал.
Знал ли я Иисуса?
Я рассказал Дэвиду, как дедушка Альберт и мама водили меня в разные церкви, где Иисуса называли великим учителем. Дэвид сказал, что понял меня, но решил уточнить, знал ли я, что он был чем-то бо́льшим? Знал ли я Евангелие? На самом деле не совсем. Именно тогда Дэвид заговорил об Иисусе и его миссии. Он не пытался читать нравоучения или давить на меня. Откровенно говоря, Дэвид описал человека, Сына Божьего, который посвятил любви всю свою жизнь. Иисус всех любил, всех принимал. Он велел всем любить и прощать.
Дэвид использовал такие слова, о которых я раньше даже не задумывался, – как, например, «спасение». Он сказал, что, приняв дар благодати Христа через его жертву, мы можем обрести вечную жизнь. Все это было сказано как бы между прочим. Дэвид не пытался убедить меня в чем-то или обратить в свою веру. Это был просто разговор двух детей. Я испытывал интерес, даже некоторое очарование, но на этом все. Дэвид не просил меня встать на колени и отдать свою жизнь Христу. Он даже не попросил меня помолиться. Дэвид просто говорил от всего сердца, и говорил то, во что верил. У меня возникали вопросы, на которые он с удовольствием отвечал. Его объяснения имели смысл, но все это было для меня в новинку.
А потом случилось то, чего никто из нас не мог объяснить. Посреди разговора в комнату ворвалась сила, на удивление мощная, вибрирующая энергия, которая повергла нас в молчаливый шок. Дэвид взглянул на меня. Я посмотрел на него. Мы оба думали: неужели это происходит на самом деле? Так и есть. Вибрация стала еще более отчетливой. Мы задрожали, а потом безудержно разрыдались. Мне не было страшно. Меня переполняли эмоции. Я никогда раньше не испытывал ничего подобного. Через минуту или две все прекратилось.
В душе я знал, что это такое. Я знал, что почувствовал в тот момент. Я почувствовал Бога. Я почувствовал живую реальность слов, сказанных Дэвидом. Думаю, Бог знал, что нужно для того, чтобы до меня достучаться, и что это больше чем просто истории. Мне нужно было встряхнуться. Мне нужен был опыт, одновременно духовный и физический.
Впоследствии я понял, что именно этого прозрения я и искал с тех пор, как, будучи маленьким мальчиком, начал видеть кошмары о том, как я застрял в гробу. Оно показало мне то, что Христос показал миру: что он победил смерть. Уверовав в его послание о всеобъемлющей любви, я победил свой страх. Это прозрение стало лекарством. Кошмары больше не возвращались.
На следующий день нас с Дэвидом выпустили из карантина, и мы присоединились к остальным хористам. Я ничего не сказал, но в глубине души знал, что родился заново.
Вернувшись домой, я не рассказывал об этом ни маме, ни папе. Я хотел оставить этот секрет для себя хотя бы на некоторое время. В то же время я испытывал жгучую потребность посещать церковь вместе с другими верующими. Вскоре школьный друг привел меня в Верейскую Церковь адвентистов седьмого дня, расположенную ниже по склону холма от нашего дома, на бульваре Адамса – улице, вдоль которой стояли афроамериканские храмы. Теология АСД сочетала в себе обе стороны меня – Новый Завет и Ветхий. Они подчинялись всем левитским законам и, подобно иудеям, соблюдали Шаббат. Богослужения были исполнены Святого Духа: большой хор, радостная музыка. У меня были смешанные чувства по поводу церемониального омовения ног. Было унизительно, но странно – мыть чужие пальцы ног.
