У Амалей было принято сохранять личные воспоминания покойных членов семьи в портретах. Удачный метод. Все всё помнят, и мемуары писать не нужно. Правда между «помнить» и «рассказать», без вранья и преувеличения своих прижизненных заслуг, по словам мага, лежала пропасть.

Я попыталась найти картину с прадедом Фо Амаля, тем самым, что оставил ему дом в наследство. На это маг ответил, что портрет существовал, но пропал то ли после смерти старика, то ли незадолго до.

– Подозреваю, что переброс памяти пошел не по плану, – предположил маг. – Дед был слишком заносчивым, он не считал себя простым и тем более смертным. Возможно, дом ведет себя так именно поэтому – из-за несостоявшейся активации заклинания.

Господин Герберт-Эрик также добавил, что по традиции Амалей должен держать портреты в своем кабинете (хорошо, что не в спальне) и советоваться с ними по поводу и без оного.

Фо Амаль, как водится, поступил по-своему: он разместил изображения предков в самых темных и укромных местах унаследованной недвижимости, дабы поменьше с ними пересекаться. И – нарушив совсем уж священные устои рода – до нынешнего момента почти не показывался в особняке.

И тем не менее, картины казались мне более чем одушевленными. Хамить они, по крайней мере, умели совсем по-человечески. К тому же за счет своей многочисленности и натыканости по всему дому портреты оказались хорошо информированными. Они были в курсе практически всех моих похождений.

– Какое возмутительное пренебрежение правилами! – вопил портрет высокого худого господина в жабо. – Огнелапы – смертельно опасные монстры! Один из таких в триста сорок втором году сжег город Ёвелин, растерзав императора Хьюго!

– За полторы тысячи лет многое изменилось, – возразила я. – Огнелапы измельчали и не жгут города. Крышу спалить… ну возможно, конечно. Сейчас самый крупный огнелап смог бы максимум поджарить императору зад.

Худой тип задохнулся от возмущения, грозя вывалиться из рамы:

– Кощунство! Святотатство! Разврат!

Я пожала плечами и пошла дальше. Разврат-то тут при чем?

Одна дама в верхней галерее потребовала, чтобы «дармоедка и приживалка» сняла паутину с верхнего правого угла рамы. Будучи доброй и отзывчивой девушкой я вооружилась метелкой, старательно игнорируя блеск предвкушения в глазах портрета.

В правом верхнем углу рамы хозяйничал огромный паук. Будучи также девушкой, абсолютно невосприимчивой к распространенным фобиям, я разочаровала даму-портрет тем, что аккуратно сняла паутину вместе с пауком, а затем пересадила его в левый верхний угол на кусочке паутины.

– А что не так? – невинно поинтересовалась я у захлебывающейся криками возмущения госпожи (с вуалью на высоченном колпаке и на фоне рыцарского замка). – Пауки – санитары дома. И вестники. Встретишь паука – готовься к письму или посланию. Думаю, нас ждут какие-нибудь новости или гости.

– Убей его! – орала дама.

– Ой, пожалуйста, не будьте столь кровожадной. У вас хотя бы имеется домашний питомец. У остальных портретов с развлечениями совсем туго.

В общем, ничего я от них, этих хранителей памяти Амалей, не добилась. Яйцо пропало, а с ним развеялись мои мечты.

Конечно, я жалела не о деньгах, хотя, как выяснилось в ходе проникновенной беседы с бургомистром (я прям-таки воочию наблюдала отражение своей будущей лавки в его хитрых глазках), на сто креатов я могла бы безбедно прожить три-четыре месяца или оплатить аренду за год с лишним. Мне было до боли жаль малыша огнелапа. Но кто же покусился на мой будущий проект?

Грустная и отчаявшаяся, я бродила по дому, пока не оказалась перед гаражом. Именно туда могло скатиться яйцо, если я в силу неожиданного помутнения рассудка все же оставила его на скате крыши у чердачного окна.

Но там ничего не было. На пороге гаража появился Книпс… и помахал мне рукой. Я удивилась. До этого молодой человек игнорировал меня ровно настолько же стойко, насколько не замечал всех окружающих его живых людей.

Когда я вошла в гараж, первым, что бросилось мне в глаза, было… яйцо огнелапа. Оно спокойненько лежало на решетке над противнем с углями, живое и невредимое. Внутри билось темное пятнышко, ставшее заметно больше за несколько суток.

Я вопросительно и умоляюще поглядела на Книпса. В ответ молодой человек кивнул и прижал палец к губам. Насколько я поняла из его отрывистых объяснений, Книпс зашел в мою комнату, чтобы проверить краны в ванной, увидел дотлевающие поленья в камине, нашел остывающее яйцо и переместил его в безопасное место.

От избытка чувств я чмокнула парня в щеку. Книпс залился краской до корней волос. Я успела заметить, что под длинной челкой прячется вполне симпатичная, довольно юная мордашка. Вблизи помощник мага оказался совсем мальчишкой. Он тоже не желал огнелапу смерти. Теперь мы с Книпсом стали невольными союзниками и… заговорщиками.

… Следующие две недели прошли довольно скучно. Если не считать нескольких мелких происшествий.

Мой спеленатый пациент, хотя пока и являл наглядную копию мумии Царя Царей из Королевского музея Димора, потихоньку выздоравливал и даже научился узнавать меня по голосу.

Книпс усердно кормил нас блюдами механических поваров. Я похудела на четыре фунта и чувствовала себя бабочкой, невесомой и воздушной. Сходство с прекрасным мотыльком немного портили пятна от тинктур, они умудрялись разбрызгиваться и оседать где угодно, кроме фартука, косынки и перчаток. Пыльца фей пошла бы мне намного больше.

Фо Амаль тоже не сидел сложа руки. Ему каждый день доставляли по новому фолианту из столичной библиотеки. Посылки появлялись в самых неожиданных местах. Одна чуть не свалилась мне на голову, когда я, задумавшись, с мензуркой бурлящего зелья неслась к подопытной двери в подвале.

Меня спас Гриф. Бронзовый полулев-полуорел подхватил пакет в клюв, когда тот материализовался у меня над макушкой. С тех пор я передвигалась по особняку по стеночкам, прислушиваясь и принюхиваясь (все заказы Фо Амаля ужасно пахли пылью и забвением).

Ковер спасти, увы, не удалось – зелье проело в нем дыру. Мы с Книпсом оценили ущерб, поняли, что свалить вину на моль не удастся, скатали коврик и тайком утащили его в гараж. Фо Амаль ничего не заметил. Он вообще не вылезал из кабинета, штудируя библиотечные волюмы.

Зелье созревало. Если первый опытный образец я позорно пролила на ковер, то второй всосался в замочную скважину, а высосался в виде крайне неаппетитных алых жил, расползшихся по двери пульсирующими щупальцами.

Дверь сначала прогнулась, а потом выгнулась с громким хлопком. Заложило уши, а затем я обнаружила себя парящей над полом. Порадоваться открывшимся способностям к левитации я так