из-под которого торчали бесформенные, опухшие, обтянутые порванными черными колготками ноги, гендерную принадлежность также выдавало лицо, когда-то миловидное, ныне сильно отекшее женское лицо с огромным фингалом под глазом, почище чем у Милы.

– Вы кто? – требовательно спросил голос, хриплый, пропитой, но все-таки тоже женский. – Вы как тут очутились?

– А вы кто? – спросила Мила.

Вспыхнувший в ней испуг уходил, как накатившая на берег волна, стремительно убегающая обратно в море. Кто бы ни была неизвестная пьянчужка, от которой шла ударная волна отвратительного запаха, состоящего наполовину из перегара, наполовину из мочи, она была жива и невредима. Не труп, спасибо тебе, господи.

– Я – человек! – гордо, но нетвердо сообщила женщина. Кажется, она была в дымину пьяна.

Как это часто бывает у сильно пьющих людей, определить ее возраст было совершенно невозможно. Не двадцать лет, конечно, но вот тридцать и шестьдесят ей можно было дать с одинаковой вероятностью.

– Это сомнительно, – Мила стремительно повернулась к сказавшему это Савелию, потому что не узнала его голос. Он был низкий, глухой, наполненный отчаянием и отвращением одновременно. – Зовут тебя… вас как?

Сидящая на грязном снегу женщина молчала, внимательно разглядывая архитектора, как будто на нем расцветали невиданные узоры. На Милу и Игоря она не обращала внимания, как будто их тут и не было, а вот Савелий явно вызвал ее живейший интерес. Впрочем, Мила ее понимала. Его распахнутое кашемировое пальто, узкие брюки и лакированные ботинки смотрелись на утренней улице Малодвинска так же странно, как выглядел бы случайно попавший в курятник павлин.

– А ты не сумлевайся, – наконец глубокомысленно сказала женщина. – Я, конечно, малость не в форме, в смысле выпимши, но это не мешает мне быть человеком. Я, между прочим, когда-то красивая была, ух. Ты бы меня лет пятнадцать назад встретил, шею бы свернул, вслед смотря. Вот какая я была. А сейчас, вижу, брезгуешь…

– Красавчик, – теперь она обращалась уже к Игорю, которого соизволила заметить, – а ну-ка помоги даме встать. Придатки простужу, худо будет. В больницу сейчас попадать хуже, чем в тюрьму. Да и была я там недавно. Сколько времени-то? Как давно я тут… лежу?

– Понятия не имеем, сколько вы тут лежите, а времени десять минут восьмого. Утро совсем. Вы правы, нельзя по такой погоде долго на земле лежать. Игорь, помогите ей встать, надо ее домой отвести. Вы где живете?

– Вот еще, буду я домой всякую шваль отводить, – обиделся охранник. – Я к ней прикасаться не собираюсь. Изгваздает всего, потом не отмоешься. Если она тут с вечера лежит и не подохла, так и до дому сама доберется.

Савелий стоял неподвижно, смотрел на пьянчужку во все глаза, на лице его отразилось страдание. Ну надо же, какая у него тонкая душевная организация. Словно решившись на что-то, он шагнул вперед и протянул женщине руку, в которую она тут же вцепилась.

– Давайте я помогу вам встать. Как вас зовут и где вы живете?

– На Сокольничьей я живу, – сообщила женщина, поднявшись на ноги и с трудом выпрямляясь. – Знаете, где это? А зовут меня Полина Егоровна.

Убедившись, что их «находка» приняла вертикальное положение, Савелий оторвал ее руки от своего рукава и сделал шаг в сторону.

– До Сокольничьей один квартал. Ночью вы не дошли всего ничего, – сказал он. – Постарайтесь теперь все-таки добраться до дома. Вас там кто-то ждет, Полина Егоровна?

– Дети, – гордо заявила женщина и икнула. – Сын и дочь. Двойняшки. По четырнадцать им.

Мила заметила, как Савелий снова поменялся в лице. В несколько шагов он метнулся в кусты, где его начало мучительно выворачивать. От ужасного запаха, что ли. Она топталась на месте, не зная, как ему помочь. Дождавшись, пока он выберется из сугроба обратно, бледный, с покрытым испариной лбом, она молча протянула носовой платок, к счастью, лежащий в кармане. Он с благодарностью взял, приложил ко рту, тяжело дыша.

– Спасибо. Простите.

– Ничего страшного.

– Пойдемте. Нам, наверное, надо уже возвращаться, чтобы вы не опоздали на работу.

Мила с сомнением оглянулась на Полину Егоровну, которая медленно и не очень уверенно, но все-таки брела в сторону ближайшего перекрестка, туда, где действительно начиналась Сокольничья улица.

– Игорь, может, вы все-таки проследите, чтобы эта женщина дошла до дома? Вы же слышали, ее там дети ждут. Мы с Савелием отведем Кактуса домой, и он доставит меня на работу на машине, так что по дороге со мной точно ничего не случится. А вы бы потом приехали прямо в школу, если уж это столь необходимо. Так-то у меня уроки до четырнадцати тридцати, поэтому я обещаю, что до этого времени из здания не выйду и одна не останусь. Если надо, то я позвоню Александру Николаевичу, чтобы сказать, что это я вас попросила. Пожалуйста.

– Ладно, – сдался охранник, – только вы сначала позвоните, чтобы он такое распоряжение отдал. Я только его поручения выполняю, Камилла Александровна.

Пришлось так и сделать. Соболев, которого Мила разбудила, признаться, ничего не понял, но получив ее заверения, что за ней присмотрят, а охранник позже присоединится к ней в школе, милостиво согласился, чтобы тот выполнил Милину просьбу.

– Я перед Андреем Михайловичем в долгу, так что моими ребятами можете распоряжаться как хотите. Дайте Игорю трубку.

Еще через две минуты Игорь, вздохнув, сопровождал пьянчужку домой, а Мила и Савелий с резво бегущим по дороге Кактусом шли в обратную сторону.

– А вы, оказывается, добрая, – сказал Савелий через пару минут молчания. Видно было, что он думает о чем-то своем, довольно тяжелом, и Мила не рисковала первая нарушить воцарившуюся между ними тишину. Странный он был человек, этот архитектор. – Вас так взволновала судьба этой мерзавки и ее детей.

– Почему она мерзавка? Несчастная опустившаяся женщина. Можно только пожалеть, – заметила Мила. – И вы зря стараетесь казаться хуже, чем есть на самом деле. Вас тоже ее положение задело за живое.

– Если бы я мог сделать это безнаказанно, я бы ее убил, – с отвращением сказал ее спутник. – В этом существе сосредоточено все, что я в этой жизни больше всего ненавижу. И наличие двоих детей ее не оправдывает, а совсем даже наоборот.

– Мы не знаем, почему она оказалась на улице пьяной, – упрямо сообщила Мила. – Возможно, с ней это случилось в первый раз в жизни.

– Вы рожу ее видели? Она же пропитая вся.

– Лицо. Видела. Даже если и так, и эта женщина сильно и давно пьющая, это все равно не повод дать ей замерзнуть в снегу и уж тем более убивать. Савелий, я вам не верю, вы не можете на самом деле желать ей смерти.

– Ну и не надо