– Пока не могу ходить. Меня все еще лечат. Я бы подошел, если бы не лубок на ноге, он мне мешает.

– А давай я переброшу их через забор, – заявил Джордж.

– Спасибо, Джордж!

Он отошел подальше от ограды, на дорогу, оставляя место для разбега. Я наблюдал за ним с одобрением. Такие приготовления, несомненно, доказывали, что Джордж отлично владеет искусством метания.

Он оценил расстояние, расслабил плечи…

– Ну, лови! – выкрикнул он.

Разбег он начал с грациозного подскока – настоящий мастер! – сделал три длинных шага и метнул кулек.

Любая девчонка бросила бы лучше.

– Я поскользнулся, – раздраженно объяснил Джордж. – Проклятая нога поскользнулась.

Я не видел, чтобы Джордж поскользнулся, но не сомневался, что именно так и было.

Кулек с леденцами упал ярдах в восьми от меня.

– Слушай! Может, ты зайдешь в ворота и подашь их мне? – предложил я.

– Не могу, – объяснил Джордж. – Мать ждет, когда я принесу сало, иначе она не сможет приготовить обед. Велела мне нигде не задерживаться и идти прямо домой. Да пусть они там полежат, никто их не тронет, а завтра я тебе их достану. Вот черт, мне пора!

– Ладно, – смиренно сказал я. – Давай так и сделаем.

– Ну, я пошел, – крикнул Джордж. – До завтра! Пока.

– Пока, Джордж, – уныло ответил я.

Я смотрел на леденцы, пытаясь придумать, как до них добраться.

Леденцы доставляли мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда отец оплачивал ежемесячный счет в лавке, он всегда брал меня с собой, и лавочник, вручив отцу расписку, обычно обращался ко мне со словами:

– Ну-с, молодой человек, чем вас сегодня угостить? Знаю, знаю – леденцами. Что ж, посмотрим, что у нас тут есть.

Он сворачивал кулечек из белой бумаги, доверху наполнял его леденцовой карамелью и вручал мне.

– Спасибо, мистер Симмонс, – говорил я.

Прежде чем рассмотреть леденцы или начать их есть, я обязательно должен был просто подержать их в руках. Их твердые контуры под слоем бумаги, знание того, что каждая маленькая выпуклость представляет собой конфету, их вес у меня в руке, – все это обещало так много, что я хотел сначала насладиться предвкушением. Кроме того, я всегда делился ими с Мэри, когда возвращался домой.

Леденцы были очень вкусные, и я мог есть свою долю сколько хочу, пока кулек не опустеет. На мой взгляд, это несколько снижало их ценность, будто намекая, что взрослые не слишком ими дорожат.

Были в лавке и другие сладости, но такие дорогие, что мне давали их только попробовать. Однажды отец купил трехпенсовую плитку молочного шоколада, и мать отломила нам с Мэри по одному маленькому квадратику. Вкус тающего во рту молочного шоколада был столь восхитителен, что я часто вспоминал об этом знаменательном событии.

– Я бы мог есть шоколад вместо котлет каждый день, – сказал я матери, склонившейся над печкой.

– Когда-нибудь я куплю тебе целую плитку, – пообещала она.

Иногда какой-нибудь проезжий давал мне пенни за то, чтобы я подержал его лошадь, и тогда я мчался в булочную, где продавали леденцы, и смотрел на витрину, где были выставлены все эти необыкновенные «ромовые шарики», «молочные трубочки», «серебряные палочки», «пастилки от кашля», шербетные, лакричные, анисовые и «снежинки». Я не замечал умирающих мух, валявшихся на спине между пакетами, пачками и палочками. Они вяло шевелили лапками и иногда даже жужжали, но я видел только леденцы. Там я мог простоять очень долго, так и не решив, что выбрать.

В тех редких случаях, когда какой-нибудь богач давал мне трехпенсовик за ту же услугу, меня тут же окружали школьные товарищи, среди которых молниеносно разлеталась новость: «Алан получил трехпенсовик».

За этим следовал важный вопрос:

– Ты сразу все потратишь или оставишь что-нибудь на завтра?

От моего ответа зависела доля, которую каждый из мальчишек получит от моей покупки, и они терпеливо ждали ответа.

Ответ мой всегда был одинаков.

– Я потрачу все, – неизменно заявлял я.

Это решение всегда сопровождалось возгласами одобрения, а затем начиналась потасовка, в результате которой решалось, кто пойдет рядом со мной, кто спереди, кто сзади.

– Я твой друг, Алан!..

– Ты же меня знаешь, Алан!..

– Я вчера дал тебе серединку своего яблока…

– Я первый подошел…

– Пустите…

– Мы с Аланом всегда дружили, правда, Алан?

В нашей школе считалось, что тот, кто за тебя держится, имеет на тебя какое-то право или, во всяком случае, его желания должны быть учтены. Я шел в центре небольшой толпы, и каждый из мальчишек решительно держался за меня. А я сжимал в кулаке монетку в три пенса.

Когда мы подходили к витрине, на меня обрушивалась лавина советов.

– Запомни: за пенни дают восемь анисовых, Алан… Сколько нас тут, Сэм? Алан, нас восемь человек…

– Лакричные можно сосать дольше всех…

– Шербетные – вкуснотища. Из шербетных можно сделать напиток…

– Пропустите, я первый подошел!..

– Ну надо же, трехпенсовик! Можешь брать мою рогатку, когда захочешь, Алан.

Я смотрел на кулек леденцов в траве. Мысль о том, что я не смогу сам их достать, вообще не приходила мне в голову. Ведь это мои леденцы. Их дали мне. К черту мои ноги! Я их достану!

Кресло стояло на краю дорожки, огибавшей покрытую травой лужайку, где лежали леденцы. Я ухватился за подлокотники и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Кресло накренилось. Еще один толчок, и оно опрокинулось набок, вытряхнув меня на траву лицом вниз. Я ударился ногой в лубке о каменный бордюр дорожки. Внезапная боль заставила меня стиснуть в кулаке несколько травинок; бормоча от злости, я выдернул их. Как ни странно, вид бледных корней, к которым льнули комочки земли, успокоил меня. Мгновение спустя я принялся ползти к леденцам, оставляя за собой подушки, плед, комикс…

Дотянувшись до бумажного кулька, я сжал его в руке и улыбнулся.

Однажды, когда я, помогая отцу, залез на дерево, чтобы перекинуть канат лебедки через ветку, тот радостно крикнул мне снизу:

– Тебе удалось! Черт подери, тебе удалось!

Мне удалось, подумал я и развернул кулек. Поразглядывав минутку его содержимое, я извлек леденец с надписью «Я тебя люблю».

Я с наслаждением сосал его, каждые несколько секунд вынимая его изо рта, чтобы посмотреть, можно ли еще прочесть надпись. Она тускнела, превращаясь в размытые знаки, которые в конце концов и вовсе исчезли. В руке остался маленький розовый кружочек. Я лежал на спине, глядя на небо сквозь дубовые ветви, и грыз леденец.