В коридоре квартиры на медных крючках висели полупальто Федора и шуба инженера Рымарева, крытая синим ворсистым сукном.

«Опять шахматы…» — подумала Наталья и устыдилась, что гнев на мужа распространила и на Рымарева — застенчивого, услужливого (куда бы Федор ни послал его: за билетами в кино или за папиросами, — он не отказывался).

Когда раздевала сыновей, в коридор выскочил Федор. В руке черный конь без ушей: Игорь отгрыз, — в уголке рта — папироса, из-под пепла — тонкой ниточкой дым. Весело блеснул очками.

— Добрый вечер, Наташа, и ты, Максимка, и ты, Игорек. Замерзли?

— Нет. Мы большие, — солидно ответил Игорь.

— Молодцы! — Федор снова блеснул очками, но теперь уже грустно. — Наташенька, есть хочу до смерти. Кишка на кишку в суд подает.

— Я тоже хочу есть. Раньше пришел — сварил бы чего-нибудь. Чай хотя бы вскипятил.

— Не догадался. Прости. И потом — Рымарев. Надо занимать.

— Не девушка он, чтобы его занимать…

— Что с тобой, Зоренька? Неприятности? После расскажешь. Хорошо? — хотел чмокнуть ее в щеку, но Наталья увернулась.

— Эх, Зоренька, Зоренька! — Федор вздохнул и ушел в комнату.

Пока Наталья варила детям манную кашу, из комнаты долетало пение Федора, сопровождаемое его же короткими репликами:

— «Из-за острова на стрежень…» Шах. «На простор речной волны…» Заслонились? А мы так вот походим. «Выплывают расписные…» Рокировку делайте, Абросим Геннадьевич… «острогрудые челны…»

Проводив Рымарева, Федор заглянул в кухню. Наталья читала «Сперанцу». Игорь и Максимка сидели на полу, глядя, как ползут друг на друга танк с отломанным стволом и желтый синеколесый трактор.

Наталья подумала, что Федор немного понаблюдает за «боем» танка и трактора, похохочет вместе с детьми и попросит ужин. Так и получилось. Она промолчала, взяла с тарелки кусок оттаявшей печенки и понесла его соколу. Сапсан жил в ванной комнате, в клетке, привязанной к водопроводной трубе.

Едва открыла дверцу, сокол выхватил из руки мясо. Не обратив внимания на мужа, пришедшего в ванную, Наталья вернулась на кухню. Немного погодя, он заявился туда, постоял, протирая очки полой пижамы, и сказал:

— Объяснись. Что это значит?

— Не служанка я тебе — вот что.

— Верно, не служанка. Жена. Отличная жена, правда чем-то расстроенная или чем-то обиженная.

— Не притворяйся.

— Не притворяюсь, Наташенька. А ты дуришь. И зря.

— Не старайся. Не помогут атласные нотки. Ни сегодня, ни завтра. Хватит! Нынче я завтрак готовила, детей отвезла и привезла, дрова рубила, белье кипятила. Ты должен приготовить ужин, прополоскать белье, развесить его и уложить спать Максимку с Игорем. Я займусь проверкой сочинений.

— Наташа, Зоренька стыдись. Ты говоришь тоном приказа. Матриархат пал давно. Твой тон неуместен.

— Патриархат тоже пал.

Федор фыркнул и вышел из кухни, подчеркнуто мягко притворил дверь.

У Игоря обиженно выпятились губы, Максимка насупился, обозначились бугорки над бровями. Почувствовали, что между родителями нелады. Наталья досадовала, что при детях стала объясняться с Федором. Она никогда не делала этого, чтобы они росли здоровыми, неомраченными, а тут забылась.

— Играйте, играйте, мальчики милые мои!

— Вы ругаетесь, — пробурчал Максимка.

— А я пузыри хочу пускать, — вдруг заявил Игорь. — И Максимка хочет. Да же?

— Хочу, — смягчаясь, ответил Максимка.

Наталья развела в пластмассовом корытце мыло, дала сыновьям трубки от ученических ручек, сама отправилась за тетрадями.

Хотя Федор выключил в комнате электричество, в ней было бело, как в полнолунье: прожектор, установленный над кабиной мачтового крана, распылял темноту и там, вокруг достраивающегося дома, и здесь, в комнате с балконной дверью, обмерзшей узорчатым льдом.

Вытаскивая из этажерки тетради, Наталья покосилась в сторону ниши, что была задернута занавеской. Красным зрачком зажглась на миг дырочка в занавеске, и Наталья предположила: Федор, одетый, лежит в кровати и курит.

Когда Наталья была девочкой, ей казалось: если человек курит, да притом молча, значит он занят большими, удивительно красивыми мыслями. Повзрослев, она поняла, что чаще курят от бездумья, тоски, лени и просто по привычке глотать табачный дым.

Наверно потому, что Федор был ее мужем, она относила его к таким людям, у которых одновременно с курением совершается важный духовный процесс. А сейчас, увидев эту мигающую дырочку, решила, что представляла Федора чрезмерно содержательным. Любила. И как! Но теперь она видит, каков он. И хорошо! Хорошо! Как нелепо получалось раньше. Что-нибудь делала, прежде всегда думала о Федоре: он обрадуется, ему будет приятно, его минует забота о том, как легче прокормить семью… А Федор? Конечно, он прежде всего думал о себе, а потом уж о ней и детях.

Вспомнилось, что ко дню рождения Федора она начинала готовиться за неделю и притом тайно: бегала по магазинам в поисках оригинального подарка, заставляла его друзей придумывать необычайное, шутливое поздравление, готовила у соседки, знающей толк в кулинарии, вкусные кушанья. Старания ее не проходили даром: наступало заветное число, и Федор ликовал. Украдкой от гостей говорил, что если бы не она, этот день был бы для него не самым прекрасным в году, а неприметным и лишенным значения.

Муж тоже не забывал о дне рождения Натальи. Однако это не доставляло ей большой радости. Он приносил бутылку шампанского, коробку духов или сумочку, вручал ей и целовал в глаза. Наталья скрывала неудовлетворение, старалась подчеркнуть, что восхищена его вниманием. А у самой горела душа от обиды: подарок до пошлости обычный, фольгу с горлышка Федор обдирает с постным лицом. И не поймешь: то ли на выдумку не горазд, то ли просто-напросто отводит свой черед.

Кашлянул в нише Федор. Наталья прижала к груди стопу тетрадей и поспешила уйти.

Спать легла за полночь: после проверки сочинений полоскала и вывешивала белье.

Долго не могла приспособиться к норову пружин старого отцовского дивана: проседая в одном месте, они вспучивались в другом и больно давили сквозь облупленную дерматиновую обшивку. Наконец, она нащупала удобное место: вплотную придвинулась к спинке. Сжала веки и сразу ощутила сильное головокружение. Сказывалась многодневная усталость и сегодняшние переживания. Головокружения случались у нее нередко. Сначала она с трудом преодолевала их, а потом заметила: если часто моргать, то слабость исчезает и быстро приходит сон.