что это от того, что уже второго сына провожает она из дома. Хорошо хоть не в солдаты, как Степана. Василина же злилась. На нее, на Марфу. Это отчетливо читалось по ее красивому, но сердитому лицу.

Она вообще в последнее время относилась к Марфе с плохо скрытой неприязнью. Бесило ее, что свекор уделяет той повышенное внимание. Видимо, опасалась, что красивым лентам и платкам да печатным пряникам может прийти конец, как и всей легкой жизни, в которой не надо ни свет ни заря идти кормить скотину да вытаскивать из коровника и свинарника грязное сено.

После обеда, который сегодня в честь проводов был сытнее обычного, Никита закинул котомку с одеждой за плечи, неуклюже поцеловал мать и жену, махнул рукой отцу, кивнул младшему брату, вскочил на готовую трогаться телегу.

– Не опозорь! – послал свое краткое напутствие Григорий Никифорович и скрылся в доме, напоследок кинув взор на завывшую в голос Марфу и усмехаясь в бороду.

Рыдающая свекровь кинулась обнимать девятилетнего Потапа, словно заранее прощаясь и с ним тоже. Мрачная Василина начала неохотно убирать со стола, выполняя свою единственную функцию по дому.

– А ты марш в амбар картошку перебирать, – приказала Арина Петровна Марфе. – Или думаешь, у тебя выходной сегодня в честь отъезда мужа?

Ничего такого Марфа не думала. Это у крепостных были выходные дни, когда помещики освобождали их от работы, а у бедноты типа Аграфениных и у бесправных батрачек в доме Якуниных ни о каких выходных даже мечтать не приходилось. Скотину обряжать и полы намывать приходилось даже в дни церковных праздников. Оно и понятно, скотина ни в чем не виновата, ее голодной не оставишь.

За тот неполный год, что Марфа провела в доме мужниной семьи, от тяжелой работы ее освободили только на один день, когда трепала ее серьезная лихорадка. Марфе тогда позволили отлежаться в температурном бреду, но всего день. Уже назавтра, когда температура чуть спала, она, шатаясь от слабости, поднялась и побрела на двор доить корову. Свекровь ясно дала понять, что второй день отлынивать от работы не позволит.

К вечеру дрожь, бившая Марфу, становилась все сильнее. Она боялась предстоящей ночи, прекрасно понимая, что ждет ее что-то страшное. В первую очередь своей необратимостью. Закончив все дела, она уселась у окна с вышивкой в руках, но рисунок не шел, Марфа только зря все пальцы себе исколола. Один раз так прямо глубоко, до крови.

Она вскрикнула, сунула палец в рот, чувствуя на губах солоноватый привкус, снова заплакала, но не от боли, а от предстоящего ей унижения.

– Чего воешь? Спать иди, если устала, – строго приказала свекровь, тяжело встала, ушла в свою комнату, коротко приказав Василине тоже отправляться на покой.

Раздевшись и умывшись холодной колодезной водой, Марфа полезла на полати, на которых они обычно спали с Никитой. Теперь она осталась здесь одна. От печи шло ровное тепло. Ее теперь подтапливали и на ночь. Хотя на дворе и стояло начало ноября, воздух на улице был студеный. Дом выстывал часам к восьми вечера, а дрова Якунины не экономили, не то что Аграфенины, у которых каждое бревно было на счету.

Марфа вдруг подумала, что отдала бы сейчас любые преимущества богатого дома, лишь бы снова оказаться у отца с матерью, рядом с сестрами, в тишине и безопасности. Несмотря на тяжелую работу и внешнюю суровость, ее отец был человеком довольно мягким, по крайней мере, физическую силу к жене и детям никогда не применял.

Марфа закрыла глаза и представила родительский дом с низкими потолками и поставленными впритык друг к другу кроватями. Вот уж правду люди говорят, что лучше в тесноте, да не в обиде. По родителям, братьям и сестрам она скучала. Хоть и жили они совсем рядом, через реку, а виделись нечасто. Тяжелая ежедневная работа не давала возможности праздно проводить время в гостях.

Виделись только в церкви по большим праздникам. Марфа посчитала в уме: на Троицу, на Преображение Господне, потом на Успение Пресвятой Богородицы, на Медовый спас еще да на Покров. Вот и все дни, когда она видела своих родных. За размышлениями и воспоминаниями Марфа сама не заметила, как уснула.

Разбудили ее руки, шарящие по телу. Руки были жадными, сильными, мяли и тискали так, что наверняка оставались синяки. Охнув, Марфа дернулась, села на полатях, больно ударившись головой о потолок. Прямо перед ней было перекошенное лицо хрипящего от возбуждения свекра.

– Наконец-то моя, моя, – бормотал он, пытаясь стащить с Марфы рубаху. – Всего ведь извела. Мочи нет сдерживаться, какая ты сладкая.

Марфа со всей силы пнула его в грудь, заставив охнуть и отодвинуться.

– Ты что? – ошарашенно спросил Григорий Никифорович. – Сдайся по-хорошему, невестушка. Все у тебя будет. И ленты шелковые, и платки цветастые, и пряники сладкие. Жить будешь лучше, чем Василина. Надоела мне она хуже горькой редьки. Ты одна мне нужна. Аж в глазах темно.

Марфа извернулась, соскочила с полатей. Голые пятки почувствовали холод пола.

– Закричу, Григорий Никифорович, – предупредила она негромко, чтобы не привлекать внимание остальных членов семьи.

Все ей казалось, что так позор будет не столь очевиден. Нельзя сор выносить наружу, ой нельзя.

Свекор тоже спустился вниз. Огромный, взлохмаченный, со сверкающими в темноте глазами, он был похож сейчас на бешеного волка.

– Все равно по-моему будет, – пробормотал он. – Или согласишься, или я тебе устрою такую жизнь, что сама приползешь. В ногах валяться будешь.

– Закричу, – повторила свою угрозу Марфа.

Прорычав нечленораздельное ругательство, свекор вышел из комнаты, хлопнув дверью. Марфа вернулась на полати, завернулась в цветастое одеяло, которое сама же и сшила, забилась к самой стенке, молясь, чтобы этот большой и страшный человек не вернулся. Хотя бы не сегодня.

До самого утра она не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху. Еще не рассвело, когда она спустилась вниз, быстро оделась, собрала в узелок нехитрую свою одежду и выскользнула из дома. В хлеву замычала корова, узнавшая ее шаги. И кто ж ее теперь будет доить?

Мысль была лишней, ненужной, и Марфа откинула ее прочь, прошмыгнула за ворота и пошла по дороге, убыстряя шаг. Через сорок минут она уже подходила к отчему дому. Из дверей выглянула Наташка, следующая за Артемом и Федотом сестра. Выглядела она похудевшей и повзрослевшей. Неудивительно, после того как Марфа вышла замуж, на Наташку упала основная работа по дому, неподъемная для одиннадцати с половиной лет. Увидела старшую сестру, бросилась той на шею.

– Марфушка пришла.

– Батюшка дома?

– Дома, не ушел пока. Он наладился с Артемом