чувствовала дистанцию. Работать там мне не хотелось, но почувствовать такую общность с кем-то – очень.

Коллеги Антона и Алисы напоминали инди-музыку: вроде бы прикольная, но если задуматься, то очень однообразная. Так и они все были похожими внешне – одеждой, причёсками, украшениями. Я не любила инди-музыку, только конкретные группы. Только Антона и, может быть, Алису.

Начальники Антона и Алисы напоминали добрых фей-волшебниц. Они жили в сказочном мире богатства, носили одежду, которая стоила так много, что всей моей зарплаты не хватило бы даже на один рукав. Лица их были ангельскими, без брылей, морщин, с идеально ровными носами. Наверное, каждый день они мазались ретинолом, ели биопродукты на завтрак, обед и ужин, практиковали йогу, медитацию и иглоукалывание. Пересаживали жир с ягодиц на лицо, делали подтяжку серебряными нитями и обкалывались ботоксом. Однажды такими могли стать и мы.

После шумного бара и двух бутылок мы с Антоном сидели в «Макдоналдсе» – глаза в глаза. Вся эта встреча была тяжёлой, с неприятным молчанием и невыносимыми паузами. Я нервно крутила кольца на пальцах, потом начала снимать их и раскладывать на столе. Обычно я рвала на части салфетки, но на этот раз они быстро закончились. Антон протянул руку и взял кольцо. Попробовал надеть, но налезло оно только на безымянный палец. Я хотела пошутить, сказать, что он теперь мой муж, но сил не нашлось. Видимо, он тоже подумал о чём-то таком, спешно снял кольцо и посмотрел на часы.

Передо мной никогда не стояло выбора: сказать ему или нет. Конечно нет. Такие признания делаются с двумя целями: чтобы начать встречаться (надежда на взаимность) или чтобы облегчить страдания (уверенность в невзаимности). Но мне не было тяжело, а в потенциал наших отношений я не верила. Мне ничего из этого не было нужно.

Однажды мы вместе ехали в такси, Антон был пьяный, я была пьяная, и на прощание он поцеловал меня в щёку. Я удивилась, и напряглась, и испугалась, и тоже поцеловала его в щёку. Больше он так не делал – и я тоже. Я никогда никого не целую первая, особенно в щёки. Когда испуг прошёл, я обрадовалась чему-то. Но повторения не хотела.

Поэтому я заторопилась – оставила недоеденную картошку фри, поднялась. Антон смотрел в пол, тоже встал, запнулся о стул, но не упал. Мы в неловком молчании дошли до метро, около метро остановились на прощание-облегчение, а потом разошлись – ему вниз на жёлтую, а мне на автобусную остановку. Снег мерцал, а я думала, что в жизни Антона я – недоеденная картошка.

4

Живот снова стал болеть сильно и ежедневно, и я наконец сдала все анализы и отправилась к лечащему врачу. Был повышен уровень бактерий пилон-хеликоптер. Настоящего названия я не помнила, поэтому называла их так. Врач был сонный, зевливый и совсем ничего не хотел от жизни. Он улыбнулся мне, но без радости. Посмотрел на анализы, а я вся встрепенулась – вот он, момент истины, когда я вылечусь и перестану корёжиться от боли. Он спросил:

– А у тебя это никак не связано с месячными?

– Нет, я проверяла.

Врач зевнул совсем уж умирающе. Это нужно было скорее прекращать.

– У меня уровень бактерий хелори пелиптер повышен.

Он махнул рукой и снова зевнул:

– А это у всех так, это нормально. У тебя на гастроскопии нашли гастродуоденальный рефлюкс. Ты не лежи после еды, не ешь хлеб, сладкое, кислое и солёное. И всё хорошо будет.

Врач закончил и прикрыл глаза. Я уточнила:

– И это всё?

Он всхрапнул. Это было всё.

Я начала опаздывать к Сухарю: из-за болей в животе спать хотелось всё время, и даже мой строгий режим не помогал высыпаться. Сухарь всё своевольничал, передвигался рывками и игнорировал меня. Я останавливалась, когда он тянул поводок, – так сказал делать хозяин. Сухарь тоже останавливался, но стоило мне сдвинуться с места, как он резко бежал вперёд. Когда я протягивала ему лакомство, он энергично слизывал его, а у меня на руках оставались лужи слюней. Сухарь вызывал у меня отвращение, как и его хозяин.

Его хозяин теперь всегда встречал и провожал меня, всё смотрел своим мерзким взглядом, притворялся очаровательно-интеллигентным. Я очень его боялась и не понимала, что случилось с хозяйкой, такой хорошей женщиной. Она любила Сухаря и занималась им, обучала командам. Если бы они развелись, она бы наверняка забрала его с собой. Правда открылась случайно. На каждую прогулку хозяин протягивал мне потрёпанную сумку с игрушками и лакомствами Сухаря. Однажды я нашла в ней чек с логотипом частной клиники и какую-то бумажку с именем хозяйки. Она болела, вот почему за Сухарём теперь присматривал её муж. Мне было жаль эту женщину. В один из дней её муж сказал мне после выгула: «Не хочешь остаться?» – и выразительно посмотрел. С Сухарём пришлось попрощаться.

С Тамарой динамика тоже была отрицательной. Теперь она отказывалась трогаться с места каждый день, и я совсем не понимала, что с этим делать. Мы проходили несколько метров к кустам, там у неё был своего рода туалет, и возвращались к подъезду. Её хозяйка грозно говорила мне: «Тамаре нужно худеть. Тамаре нужно больше двигаться». Я брала Тамару на руки, она поскуливала, и мы шли в ближайший сквер. Там она бегала, осторожно обнюхивала скамейки и мусорки, лаяла на других собак, больших и маленьких. Сосед-бородач нам изредка встречался. Когда я несла Тамару на руках, он смотрел с осуждением: вот это ты слабачка, не можешь справиться с какой-то корги.

Руки всё время уставали от Тамары и её ожирения. Мы делали небольшие остановки: я спускала её на землю, руки отдыхали, а я надеялась, что Тамара пойдёт своим ходом. Тамара никуда не двигалась, всё ждала, когда её возьмут обратно. Когда терпеть боль в руках я уже больше не могла, я начинала дёргать Тамару за поводок, это не помогало. Иногда я брала её за ошейник и волочила по скользкой дороге. Она упрямо продолжала сидеть. Я ненавидела себя за насилие над Тамарой, Тамару – за непростой характер и её хозяйку, из-за которой мне приходилось мучить собачку. Когда чувство вины стало тяжелее Тамариного веса, я ушла от этой клиентки, грозной хозяйки, и страданий в моей и Тамариной жизнях поубавилось.

Но теперь я срочно должна была найти новую собаку. Требования к собаке были простые: близко к дому, небольшая, ежедневный выгул. И такая собака быстро нашлась. Его звали Чмоня, и выглядел он соответствующе. Так, как будто бы не смог определиться,