О собачьих выгулах я узнала в интернете и нашла целый специальный сервис для тех, кто хочет гулять с собаками за деньги. Нужно было заполнить анкету, потом ещё одну анкету и подождать письмо со ссылкой на материалы. Ссылка на материалы – несколько видео об этом сервисе, базовая информация про собак, выгулы, пакетики, мытьё лап. Мытьё лап меня смутило, но я подумала: «Всё равно лучше, чем смотреть на чужие вульвы». Зарплаты тоже были низкие: они делились на два от стоимости выгула; сервис обирал меня, и так бедную и всю общипанную. Но это было лучше, чем совсем ничего.

Потом я прошла групповые офлайн-курсы. На этих курсах меня научили нескольким вещам: как управлять собакой, как убирать за собакой, что делать в случае ЧП и как общаться с клиентами. Те, кто учились со мной, любили собак на самом деле, взаправду. Они были способны на «сю-сю тю-тю-тю». Я смотрела на них со скепсисом. Наверное, потому что мне не дано было любить безусловно. К Антону, например, у меня было много вопросов. Наверное, поэтому я никогда не хотела с ним встречаться.

В основном выгульщицами хотели стать девушки-студентки. Милые и улыбчивые, они напоминали ухоженных болонок или добродушных золотистых ретриверов. Я рядом с ними ощущала себя американским булли. Для них это была работа-мечта, а для меня – работа-проклятье.

Я чувствовала, что нахожусь в трещине между моими однокурсниками и этими девушками. Ценности у меня однокурсниковые, а жизненные условия – девушковые. Мои так называемые коллеги работали не только ради денег. Они искренне любили животных и были увлечены этой любовью. Многие, наверное, совмещали приятное с полезным. И ни у одной из них не было в глазах отчаяния и ненависти к себе за такой вот труд.

После курсов на почту пришло ещё одно письмо. В нём было 15 ссылок на телеграм-каналы, чаты и три приложения сервиса. Я надеялась, что памяти телефона хватит на всё это. Памяти хватило, а вот терпения не очень: в каждый чат регулярно приходили сообщения, а я не успела разобраться, где важное, а где бесполезное, и читала всё. Историю, как у девушки порвался пакетик; фотографии пуделей и болонок; комментарии к каждой фотографии – «ути-пути», «самый красивый, самый лучший» и так далее. Все говорили на добро-милом языке, как будто закончили школу по позитивному мышлению и выучили наизусть словарь шаблонных фраз. Я эту школу не оканчивала, знала мало благостных слов, поэтому моим любимым стал телеграм-канал с обновлениями. Обычно в нём писали про дату выплат зарплаты.

Я ехала на выгул с Сухарём. Это была рыжеватая дворняга. Хозяева говорили про Сухаря, что он дворянского происхождения. Сухарь ждал меня в новостройке в пределах Бульварного кольца, так что ему очень повезло в жизни. Перед дверью я на секунду замерла в надежде, что мне откроет хозяйка. И так и случилось. Мы с Сухарём слаженно собрались и ушли гулять. Когда я вернулась, дверь открыл хозяин, и меня это страшно напугало. Он был из тех мужчин, к которым чувствуешь подозрение, хоть и не понимаешь, чем оно вызвано. Схожим образом меня настораживали учителя, слишком дружелюбные к своим ученицам. Это был тип взрослого мужчины, который может тебя захотеть. Он ничего не делал, но что-то выдавало в нём недобрые замыслы. Я всегда быстро утекала, когда видела его.

На улице Сухарь становился активным, непослушным и требовал большой концентрации. Это мне в нём не нравилось. Я говорила ласковым голосом и улещивала его лакомствами, обычно это ни к чему не приводило. Сухарь продолжал бегать за голубями и тянул меня за собой. В гололёдные дни я даже не старалась удержать его. Он мчался куда хотел, а я катилась за ним и надеялась, что не упаду. Бывало, я всё-таки падала, а он продолжал бежать, волоча меня следом. Отпустить поводок было никак нельзя. Дома я смотрела на разбитые колени, огромные синяки на бёдрах и думала о том, как допустила такой жизненный сценарий.

От Сухаря хотелось уйти, но он стал моей первой постоянной собакой, и я решила не отказываться от него, пока не появится вариант получше. Варианты получше всё никак не находились: все хорошие собаки уже были заняты, и, только если выгульщица заболевала, её можно было разово подменить. Были нерегулярные собаки, если вдруг на вечер у хозяев были планы. Я думала: планы потратить большие деньги.

От слова «деньги» ныли дёсны. Доход выгульщицы выходил таким маленьким, что нужно было превратиться в воробушка, чтобы выжить. Я же была упитанной гадкой уткой. Часть крошечных денег я откладывала на аренду, а часть тратила на еду для себя и Окрошки. В основном я практиковалась в жанре «грустный суп»: обжаривала морковь с луком и добавляла их вместе с картошкой в кипящую воду. Были минуты слабости: я срывалась и покупала что-то дорогое и необязательное, праздничное – пирожные и кусочки тортов. Они утешали меня, как ничто другое, то есть были жизненно необходимы.

Окрошка не страдала ни дня в своей жизни. Я продолжала покупать ей премиум-корм, лакомства и новые игрушки. Она заслуживала самой лучшей жизни. После выгулов с Сухарём я жаловалась Окрошке на его несносный характер. Она смотрела то сочувственно, то с осуждением. «Ты та ещё неудачница», – говорил её взгляд.

Я и правда была неудачницей. Получилось гораздо хуже, чем в фильме из моего детства. Я надевала огромный длинный пуховик, самый страшный на свете шарф и уродливые ботинки для лесников. Ботинки были тёплые и удобные, но для леса, не для Москвы.

Я жила в коконе стыда от того, насколько моя жизнь не соответствует жизням моих друзей. Они все работали на модных или высокооплачиваемых работах, часто даже и то и другое. Мне приходилось скрывать работу выгульщицы, чтобы никто не догадался, насколько неуспешной я стала. Я искала работу и ничего не могла найти; никому не была нужна я.

Выгулы так утомляли, что сил изучать рынок вакансий не оставалось. Спать я ложилась в десять вечера – Сухарь любил гулять пораньше, поэтому я должна была приходить к нему в семь утра. Сухарь проник даже в мои сны: иногда я видела, как он съедает отравленное мясо и умирает в страданиях. Иногда на меня нападала овчарка и съедала заживо. Но чаще всего у меня рвался поводок и Сухарь от меня убегал, а я начинала плакать и паниковать. Ничего у меня не осталось в жизни, кроме этих выгулов.