машин и механизмов, а также первое начало термодинамики. Думаю, это можно сделать в сентябре, когда выйдут из отпуска все преподаватели. А в августе обязательно известите, какую форму обучения предпочитаете: вечернюю, заочную, или все же рискнете обучаться на дневном. Оставьте свои данные у секретаря и проследите, чтобы она все записала верно. Удачи вам, молодой человек.

– Огромное спасибо, Фархад Ильясович! – проорал я, выскакивая из кабинета.

Целая вечность прошла, прежде чем я вышел в коридор… и встал, как вкопанный, испытывая огромное разочарование. Гульнур в коридоре не было! Там вообще никого не было! А собиралась ли она меня ждать? Дико расстроенный, я прошел взад-вперед по коридору, заглядывал в какие-то двери. Потом спустился на первый этаж, походил по фойе. Старушка-вахтерша не понимала, чего я от нее хочу. Здесь тысяча девушек, и все красивые, выбирай любую. А Гульнур… Откуда ей знать, кто такая Гульнур. Ну да, имя красивое. А главное, редкое…

В расстроенных чувствах я шатался по институтскому двору. Даже фамилию не спросил! Хихикали девушки на лавочках – мол, мы за нее. Никто не понимал, о ком я. Здесь такое количество факультетов. Возвращаться в деканат и спрашивать фамилию было как-то стремно. «Все равно ее найду, – по трезвому размышлению заключил я. – Имя знаю, курс знаю. Приеду и все выясню. Например, завтра…»

Но завтра было Первое мая, день международной солидарности трудящихся, и, к сожалению, дела сердечные пришлось передвинуть. Институт все равно не работал. Люди праздновали, и погода была как по заказу – солнышко, тепло, безветренно. На демонстрацию уже можно было не ходить (ходили самые стойкие и убежденные). Мама с утра пораньше порхала по кухне, довольная тем, что меня восстановят в вузе. Ее немного настораживало, что я такой расстроенный, но тут я молчал как рыба. К полудню жители района устремились в сквер Героев Революции, там играла бравурная музыка, по аллеям гуляли люди, многие были с детьми. «Мир! Труд! Май!» – гласили растяжки. Работали ларьки и палатки – кооператоры подвезли выпечку, пепси-колу, еще что-то. Алкоголь не продавали, и большинство населения это устраивало. У мрачной стелы, символизирующей героев революции, работали массовики-затейники, возились с детьми. Умилялись мамаши и папаши. Желающие спускались к водохранилищу, которое сегодня было спокойно и прозрачно. На центральной аллее стоял милицейский «УАЗ», в нем дремали стражи порядка. Члены группировки тоже отдыхали, никого не трогали. Делать было нечего, я отправился в сквер. Сидел на лавочке, курил, думал, что уже послезавтра поеду в институт и найду Гульнур. Образ стоял перед глазами, я никак не мог от него избавиться. Рядом со мной на лавочку опустился Уйгур, посидели несколько минут, я покурил, а он подышал свежим дымом.

– Мрачный ты сегодня, непраздничный, – заключил Ренат и побежал за своей Василисой.

Сестра дефилировала под ручку с Ингой Мориц, они о чем-то задорно препирались. Настроение у всех, кроме меня, было праздничное – даже у тех, кто не имел отношения к труду. Мелькали пацаны Мамая – сегодня шелковые и безвредные. В кустах возилась мелкая шелупонь – Штирлиц, Чича с Козюлей, играли в ножички. Дадай на поляне рисовал Василису с Ингой и примкнувшего к ним Холода, которого Бамалама крепко держала под руку. Рыжий Гарик Дадаев был художником от бога, имел прекрасную зрительную память, мог в подробностях нарисовать человека, с которым случайно столкнулся пять минут назад. Народ изумлялся – как это? А он лишь усмехался и пожимал плечами, мол, не знаю. Бог дал, и ладно. Развивать свой дар Гарик явно не намеревался, помогал в мастерской Уйгуру, неплохо боксировал.

Прошли по аллее Ромка Гуляев (Гуляш) и Фатима (Формоза). Гуляш явно забивал клинья под последнюю, а та выжидала, хотела посмотреть, что у него получится. Хихикал Фитиль, пытаясь оседлать старый велосипед, а за ним бежал хозяин велосипеда и возмущался. Димка Колесников с погонялом Окулист – высокий статный парень, работающий в больнице Советского района, – выгуливал семью. В коляске спал младенец, сбоку к Дмитрию прилипла жена – маленькая, тщедушная, из тех, про которых говорят: ни рожи ни кожи. Но что поделать, любовь зла… Протащился грузный восемнадцатилетний малый – Анвар Аликперов по кличке Грузило. Он действительно напоминал элемент рыболовной снасти, а еще ему неплохо подошла бы кликуха Груша. Добродушный, безвредный, постоянно улыбающийся – но в драке преображался, становясь непробиваемой скалой, имел недюжинную силу и летал, как мяч. В армию Анвара не брали, что его крайне расстраивало. Он терпеть не мог свою кличку, просил его так не называть. «Анварчик, прости, но ты же натуральное грузило, – убеждал товарища Фитиль. – Да, быстрое, прямо-таки летающее – но все равно грузило».

Праздник протекал безмятежно, песни советских композиторов сменились русским роком. «Казанова, Казанова, зови меня так!» – надрывался Бутусов. Народ повеселел, задвигался. Никто не видел, как через перешеек на Малых Кабанах просочилась группа посторонних. Трех пацанов, режущихся в дурака в бойлерной, взяли за глотку, заткнули рты, связали. Скалящиеся шпанцы с монтировками и железными шарами проникли на стадион, где никого не было, залегли под лавками, ждали подхода подкрепления. Еще два десятка вылупились из кустов на другой стороне стадиона (видимо, детдомовская контора любезно предоставила территорию) – перебежали поближе к клубу и скверу. Мелкие группы продолжали прибывать, двигались короткими перебежками. Когда их заметили, было поздно. Тревожные крики никто не слышал – гремела музыка. Орда свалилась как снег на голову! Это был классический казанский набег – безжалостный и беспощадный. Волна, состоящая из пятнадцати-семнадцатилетних пацанов, вооруженных железяками, катилась, как цунами, не оставляя после себя ничего целого! Били всех, кто попадался на пути – мужчин, женщин, детей. Шли с востока, развернутым фронтом. Я вскочил с лавочки, потрясенный, не верящий глазам. Турок было человек сто, они неслись и что-то орали, отбрасывали всех, кто попадался на пути. Испуганно визжали женщины, плакали дети. Пацанов, попавших под руку, били особенно жестоко. Они топтали кусты и клумбы, в один момент снесли полосатую палатку, в которой продавали напитки и мелкие сладости. Шатался, но устоял ларек, в нем бились стекла. Люди, кто успел среагировать, бросились к западному выходу из сквера. Оттуда, от памятника, бежали пацаны Мамая, вооружались всем, что находили. Но их было немного, орда Шамиля застала всех врасплох! Несколько «диких обезьян» задержались у милицейской машины, стали ее раскачивать, безумно крича и хохоча. Внутри сидели двое, они тоже орали, хватались за рацию. Но вылезти наружу боялись, да и что бы это дало? В какой-то миг казалось, что машина перевернется. Но забава вандалам быстро надоела, они оставили машину