– Марго, вы готовы к сегодняшней теме? Мне бы хотелось услышать вашу интерпретацию «Апостола» Аквината.

Рита зарделась.

– Конечно, готова…

– Тогда сначала с вас краткая история становления эпохи, а потом – трактовка произведения. Думаю, группе это будет полезно.

Когда все расселись, и Щуров, даже не производя перекличку, отметил отсутствующих, объявил тему семинара и сказал веселым голосом:

– Здесь присутствует студент, который знает философию немногим хуже редакторов учебников – Марго Ильясова.

Аудитория недовольно загудела.

– И поэтому я хочу попросить именно ее рассказать об эпохе и философии Фомы Аквинского, после чего мы послушаем о его трактате «Апостол» и обсудим тему. Прошу вас, Ильясова.

Рита с готовностью поднялась и откашлялась.

– Фома Аквинский принадлежал к эпохе…

Рассказывала она прекрасно – с выражением, со знанием предмета, с неожиданными, но уместными замечаниями. Щуров слушал с удовольствием, а группа, которой не было дела до Риты, занималась кто во что горазд – один писал эсэмэс, другой рисовал чертиков на полях учебника, а третий выцарапывал свое имя на парте. Скучно. Но двое из группы не скучали – это были Коля Борисов и Влад Пильский. Они занимались увлекательным делом.

Сидя позади Риты, длиннорукий Борисов мог дотянуться до нее так, чтобы не заметил преподаватель; одолжив у Пильского немецкую зажигалку, он повернул колесико, чтобы пламя было максимальным, щелкнул и поднес синий язычок огня к джинсам на заднице Риты.

Шутка неопасная, но неприятная. Сначала джинсы нагреваются постепенно, жертва даже не чувствует тепла; потом появляются странные ощущения, но увлеченному ответом студенту недосуг разбираться, что случилось. А потом уж зажигалка резко подносится самой горячей частью пламени к штанам, и вот тут-то чувствуется сильный короткий ожог, как удар тока. Эффект неожиданности создается умелым владением ситуацией со стороны поджигателя; Борисов искусством владел в совершенстве. Рита как раз дошла до бессмертного творения Аквината «Апостол», как вдруг что-то изо всех сил ужалило ее в попу; она взвизгнула, шарахнулась в сторону, довольно неуклюже, и зацепилась ногой за стул. Стул загрохотал, перевернулся, увлекая Риту. Она оказалась на паркете, на коленях; одна рука упирается в пол, другая судорожно щупает задницу. Картина была уморительная, и вся группа расхохоталась; Рита, увидев зажигалку, все поняла. Она неловко встала с колен, отряхнулась и посмотрела на любимого преподавателя.

Он тоже смеялся…

…Рита укрылась в женском туалете, где долго сидела на крышке унитаза, рыдая и вытирая катящиеся по щекам слезы. «За что они со мной так, – плакала она. – Почему они меня ненавидят…»

На самом деле не было в Рите ничего, вызывающего агрессию, – не травили бы ее, нашли бы другую жертву; но с самого начала она стала показывать свою слабость. Показывать, что ей больно от шуток однокурсников, пугаться, с заискивающей надеждой смотреть в глаза проходящим, как беспомощная собака: ударят или нет? Это всех веселило. Староста курса, Лера, действительно не прогадала, выбрав жертву в первый же день. Начни Рита сопротивляться или просто перестань обращать внимание на обидчиков, все быстро бы сошло на нет; в конце концов, она могла пожаловаться брату на конкретных личностей или доложить о них в деканат – там стукачей, конечно, тоже не любят, но уж хуже бы не стало. Однако она молчала. Самым счастливым временем для нее стала минута, когда она перебегала дорогу и садилась в маршрутный автобус, увозящий ее от института; самым ужасным был момент, когда она шла по небольшой площади и видела издали ухмылки однокурсников.

После инцидента на философии заплаканная Рита пришла-таки на вторую пару, семинар по культуре речи: она хотела учиться и не могла позволить себе пропускать занятия. Вид ее печального лица и опухшего, покрасневшего носа по естественным причинам вызвал у однокурсников безудержное веселье; на нее со всех сторон посыпались вопросы и ехидные замечания. Рита прошла в самый конец аудитории и положила на последнюю парту учебники.

– Занято, – сказала Лера, которая сидела партой дальше. – Здесь я вещи положу.

Рита без слов взяла учебники и подошла к парте в другом ряду.

– И там занято, – тут же сообщила Лера. – Ты что, не поняла?

Рита снова сгребла учебники со стола, перешла ряд и положила их вместе с сумочкой на последнюю парту.

– Там тоже занято! – с удивленным возмущением сказала Лера и оглянулась на аудиторию, ища поддержки; большинство одобрительно хихикало. – Ты тупая, не могу понять?

Рита решила не обращать внимания и решительно села за парту. Надоело; сейчас будешь им подчиняться, они по всему кабинету начнут гонять. Она открыла методичку, но тут же все ее вещи, включая сумку, полетели на пол.

– Тебе же сказали, шо занято, – пробасил Никита Сомов, откидывая один из учебников ногой подальше. – Шо тогда лезешь?

Рита почувствовала, что сейчас опять начнет плакать; она поспешно села на корточки, опустив лицо как можно ниже, чтобы закрыть его волосами, и стала собирать учебники; в кабинет вошла преподавательница, крепкая немолодая женщина с замашками партработника. Все мгновенно вскочили, приветствуя ее, одна Рита все возилась возле парты. Преподаватель прищурилась.

– Ильясова, в чем дело? Пара началась.

– Прошу прощения… учебники упали… – не поднимая головы, ответила Рита. Преподаватель покачала головой.

– Сами упали?

Аудитория затихла. Нонна Тарасовна могла за хулиганство и с семинара выгнать, с непременным условием больше на ее глаза не появляться, а к Ильясовой она, одна из немногих преподавательниц, относилась хорошо. Рита помолчала.

– Сами…

Аудитория облегченно переглянулась; вот же овца безропотная, какая ей психология… Нонна Тарасовна тоже помолчала.

– Ну раз сами… тогда быстро их собери и садись вперед. Вечно вы ряды пустыми оставляете, вот же три места. Садись к Таршевой…

На лице хорошенькой, голубоглазой Олечки Таршевой отразился неподдельный испуг: Рита – пария, а ее пересаживают к ней, вдруг потом часть злых шуток коснется и самой Оли? Мол, с ней сидела… Таршева в мгновение ока собрала свои вещи и проворно пересела на соседний ряд, за пустую парту. Группа одобрительно и насмешливо зафыркала.

– Это что за экзерсисы, Таршева? – ледяным тоном спросила Нонна Тарасовна. – Кто разрешил вам пересаживаться?

– Я не хочу с ней сидеть.

– Что за детский сад? Вы, Ольга, поступили в институт, если забыли.

– Я не хочу, – жалобно повторила Олечка и покосилась на Риту. – Она… у нее… от нее воняет, ужасно!

Группа встретила заявление Таршевой с полной поддержкой – парни ржали, девушки морщили носики и понимающе кивали: мол, воняет, еще как воняет. Олечка кокетливо и жалобно улыбалась. Не поднимая глаз, Рита села за первую парту.

– Вам не культуру речи нужно преподавать, – задумчиво сказала Нонна Тарасовна, оглядывая ухмыляющихся первокурсников. – Вас