Перед выходом я захватил мамин зеркальный фотоаппарат, который она привезла из Эмиратов несколько лет назад. У нее было много дорогих вещей с тучных времен, когда она покупала всякую ерунду без раздумий.

Маршрут мы построили очень плохо и я материл Матвея. Он все понимал и раздражался, но говорил «все будет».

Мы шли целый день и уперлись в реку, впадающую в Волгу, которую было не пройти. Был поздний вечер. Мы решили, что поставим палатку, а утром подумаем, как перейти эту реку. Пока соберем какие-нибудь бутылки и бревна, чтобы завтра построить плот. Место для остановки мы тоже выбрали неудачно, ведь это был пляж, который в народе называется «берег черепов», но мы этого не знали.

Мы разошлись по пляжу в разные стороны.

Я долго шел и увидел на земле огромную кость. Я подумал, что это корова какая-то умерла. Мне показалось забавным подбежать с этой костью к Матвею и стукнуть его по голове. Но потом я подумал, что он этого не оценит и кость решил не брать. Я прошел дальше и увидел человеческий череп. Я поднял взгляд на обрыв, каждый год подмываемый Волгой, и увидел, что из него торчат кости. Вода размывала землю и обнажала обрыв до костей.

Я показал это Матвею. Мы ходили по ночному побережью среди останков десятков людей с фонариками на телефонах. Я хотел вернуться домой, но Мэт шутил, что мы, как в плохом триллере, а значит бояться нечего.

— Кто-то убил сотню людей. Это проклятый пляж, — говорил я.

— Верь мне, все будет окей, — говорил Мэт. — Норм все будет, отвечаю.

— Очень, блядь, сомневаюсь. Бесишь.

— Знаю! Да!

— Пидора манда.

Поднялся сильный ветер. Мы залезли в палатку, её сносило и я не мог уснуть. Мэт обнял меня и просто повторял, что все будет нормально, не имея никаких аргументов.

— Прости меня, — сказал он.

— Все окей.

— Нет.

— В чем дело?

— Я не знаю.

Матвей снял очки и отвернулся.

Через несколько часов Мэт уснул, но я так и не смог спать. Я разбудил Мэта часа в четыре утра со словами:

— Надо убираться с этого проклятого острова.

— Давай пойдем строить плот, — сказал он.

Мы нашли два больших бревна и связали их моими штанами, а потом обвязали кучей пластиковых бутылок, которые нашли на берегу. Это была идея Матвея. Он пожертвовал футболкой и порвал ее на лоскуты.

— Ты чертов гений, — я искренне восхищался.

Он не отвечал. Он долго и усердно строил плот.

Мы сложили документы, телефоны, фотоаппарат и деньги в полиэтиленовый пакет и закинули его на плот вместе с двумя рюкзаками, палаткой и спальниками.

Когда мы поплыли, мы думали, что другой берег недалеко, и уже только в Самаре выяснили, что плыть нам пришлось почти километр. Мы отплыли и только спустя метров сто поняли, что взяли всего одно весло.

Матвей был сзади, я спереди. Мы проплыли пять метров, десять, и нам казалось, что все хорошо, но когда мы приблизились к середине, нас стало сильно раскачивать. Так сильно, что рюкзаки падали в воду. Я понял, что если сейчас проплывет паром или даже любая моторная лодка, поднимется волна еще выше, мы перевернемся и утонем, останемся жить на дне самарской реки. Мы были на грани гибели, но мы плыли, потому что дороги назад уже не было.

— Че-то я не хочу стать Спанч Бобом, — говорил я.

— Не, ты станешь Лесбоведьмой из «Русалочки». С таким противным ебальником.

— Блядь, ты без очков, ты не видишь.

— Я знаю.

Мы ругались и нам было не так страшно умирать.

На второй половине пути стало казаться, что мы управляем этой штуковиной, но тут из бревна полезли жуки. Тысячи жуков. У них было сорок ног, восемьдесят ног, три ноги, они были летающие, ползающие, плавающие. Я соскочил с плота и упал в воду.

— Хватай меня! — кричал мне Матвей. Он протянул руку, чтобы я забрался на плот, но я сказал, что тогда мы точно перевернемся и лучше я буду плыть сзади. Матвей достал свои намокшие очки и стал рулить. Я чувствовал себя Джеком из «Титаника», потому что в мае вода была холодная.

Матвей добрался до берега первым, я — следом за ним. Я задолбался плыть и когда вышел на берег, просто упал. Но я побеждал жизнь и мне это страшно нравилось.

Мы разожгли костер, разделись и стали сушить шмотки. Я вспомнил про фотоаппарат. Он оказался почти разряжен, но я попробовал прицелиться и что-то снять. Мне было неинтересно фотографировать пейзажи: это все равно что снимать профессиональных красавчиков — всегда хорошо и одинаково. Я смотрел на Матвея. Он сидел на пляже, измазанный песком и илом, и выжимал трусы. Я рассматривал его прыщи и растяжки на розовой коже ягодиц и шрам от аппендицита на мягком животе в складках, еще один шрам на колене, русую мокрую голову и высокий лоб, который непременно будет лысеть и становиться все выше, широкую спину с мелкими волосками, которые будут везде, очки ботаника под густыми бровями красавчика из старшей школы, крестик на больших неравномерно волосатых сиськах, мурашки на боках и сжавшийся член, короткие руки с толстыми надроченными предплечьями и забитыми кровью бицепсами. Матвей кидал мокрую одежду на кусты под жаркое солнце, а я его фоткал. Мэт был похож на молодого капитана, потерпевшего крушение, а я — тот самый корреспондент, фиксирующий детали катастрофы.

Я обожаю детали и несовершенства.

— Не надо, — говорил он. — Это не красиво.

— Это жизнь, — сказал я, — не реклама курортов Краснодарского края.

Я подошел ближе.

— Ты секс.

— Я просто хохол.

Я лег на песок. Мэт лег рядом.

— Ты знаешь украинский? — спросил я.

— Только ругательства, — он ответил. — В семье не говорили, а че в детстве было не очень помню. Но я смотрел «Папиных дочек» на украинском.

— Я тоже не знаю таджикский. Только бытовые слова. И еще как сказать «я тебя зарежу». Интересно, как вообще в Одессе.

— Помню только пляж и дом тетки. Не знаю что там осталось с тех пор. Но… но я представляю, что она прикольная, как у Киры Муратовой в «Увлечениях». Разумеется, я оттуда только куски с Литвиновой видел.

— Хотел бы там побывать?

— Да-а-а. Море, сосны, психи кругом.

— Давай летом следующим съездим.

Мэт погладил меня по голове.

— Че эт? Ты только что злобный был.

— Сейчас у меня в руках совсем маленький зверёк. — говорил Мэт голосом с кассеты. — И, кажется, кому он