АНДРЕЙ. 21.02. Галочка, ты щас умрешь.

АНДРЕЙ. 21.02. Меня признали как автора. И статью опубликовали.

МАТВЕЙ. 21.02. Реально?

МАТВЕЙ. 21.02. Очень рад за тебя.

МАТВЕЙ. 21.04. Но.

МАТВЕЙ. 21.04. Там я. И я показан пидором.

И тут я понял, что даже не подумал спросить у него разрешения.

АНДРЕЙ. 21.04. Пиздец.

АНДРЕЙ. 21.04. Бля, прости, я просто вообще не подумал.

АНДРЕЙ. 21.05. Я думал только о том, что это красиво. И что ты очень красивый. И я люблю тебя, и там все с тобой связано и я писал с любовью.

МАТВЕЙ. 21.05. Чувствую себя немного использованным.

МАТВЕЙ. 21.05. Как резиновая вагина.

АНДРЕЙ. 21.05. Я прям щас напишу, чтобы убрали.

АНДРЕЙ. 21.05. Бля господи как стыдно.

МАТВЕЙ. 21.05. Не пиши, ладно, пусть так.

МАТВЕЙ. 21.05. Я готов побыть моделью.

МАТВЕЙ. 21.05. Хоть и рискованно.

МАТВЕЙ. 21.05. Но.

МАТВЕЙ. 21.05. Я готов рисковать.

АНДРЕЙ. 21.06. Там же нигде не написано, что ты гей и номер телефона. Просто фото.

МАТВЕЙ. 21.06. Тоже верно.

Я очень хотел спросить, понравился ли ему текст, но не решился.

МАТВЕЙ. 21.06. Но я тоже кое-что написал.

МАТВЕЙ. 21.06. Обещал тогда тебе.

МАТВЕЙ. 21.06. Но получился какой-то унылый гей-фанфик.

МАТВЕЙ. 21.06. Я не умею придумывать персонажей, как выяснилось, поэтому писал с готовыми.

МАТВЕЙ. 21.06. И это очень стыдно, но ладно.

МАТВЕЙ. 21.06. Короче, я выпил «эссу», так что похер, лови.

Матвей прислал свой рассказ и вышел в оффлайн.

ГЛАВА 7

РАССКАЗ МАТВЕЯ

Автор: Никто. Абсолютно никто.

Бивис и Баттхед родились в Лос-Анджелесе. В нормальном русском Лос-Анджелесе. Лос-Анджелес — около моря, и Тольятти тоже на море — Жигулевском водохранилище. Там синие волны стучат о белые горы, приносят с собой аммиак, рыбы морщатся и уплывают. Они приплыли и не могут уплыть, бьются в плотину и погибают в турбинах.

Тольятти молодой парень, которому сильно по жизни не повезло. Ему немного за тридцать, что сущий пустяк. Как и Лос-Анджелес, он был задуман городом мечты с широкими трассами, заводами и умно построенными кварталами. Сейчас его бетонные руки упираются в море, они крошатся и уплывают в турбины вместе с мусором, рыбами и гандонами. И железнодорожная ветка тут тупиковая. Такое вот тупиковое место — Тольятти. «Живи быстро, умри молодым» здесь застыло в железобетоне.

— Тут остались одни психи, — говорил Бивис.

— Сам ебанутый, — отвечал Баттхед и изображал эпилепсию.

До великого одичания, когда город был богатым и сильным, местные часто тусили на пляже. Они валялись на берегу, вдыхая запах пива, кукурузы и моря. Но Бивис и Баттхед тогда были маленькими и ничего не помнят.

Недавно в их доме отключили питьевую воду и дали техническую. Бивис кипятил ее в кастрюле, она воняла канализацией, но в ней можно было заваривать чай и запах не чувствовался. Он заваривал кастрюлю чая и половником разливал по стаканам, как в школьной столовой. Ему казалась, что так чай вкуснее. Сырая вода была желтая, а нормальную отключили, потому что у дома долги. И у города долги. И все уезжают в какую-то другую жизнь и бросают квартиры, потому что время великих строек прошло и живите вы как хотите. Но тут все еще есть Бивис и Баттхед. Они гоняют по трассе на скейтах, а потом скучают, как в фильмах Ван Сента, под трескучие ЛЭПы, колу и сигареты, и все становится лучше, пока не вернешься домой.

За домом есть пустырь. Дикая прерия русского Среднего Запада, о которой еще Татищев писал «дикое поле», стелится на километры и перемежается лесом. Там только несколько новостроек, в которых люди не прижились, за ними кладбище и огромная степь. Бивис долго сидел в этой вековой плеши, как одинокий ковбой, и чувствовал, как трава под ним становится старше.

Вообще-то это был дом Бивиса и его мамы, но мама больше не приезжает, и поэтому они тусили вдвоем с Баттхедом. Мама Бивиса нашла работу на юге и, как сообщают, хорошо зарабатывает, присылает ему пять тысяч в месяц. Еще у Бивиса есть бабушка, она живет в Комсомольском районе и в выходные зовет на блины, а с собой дает пирожки и щи в трехлитровой банке. У Бивиса бабушка не гостит — ей далеко ехать в Подстепки. К Бивису вообще никто не приезжает. Он часами ходит с Баттхедом по двору и мечтает, как уже скоро, окончив одиннадцатый класс, они выиграют green card и улетят в Штаты, потом угонят пикап и будут грабить пьяных реднеков в гей-барах, отстреливаясь от федералов. Они будут мчаться по прериям и сине-красный ветер со звездочками будет долбасить по носу. В общем найдут свое место в жизни. А потом они поселятся где-нибудь на осколках Нью-Йорка, как в «Полуночном ковбое», только никто не умрет. Баттхед будет целыми днями играть кантри или какой-нибудь гранж и выкладывать на ютуб, а Бивис — смотреть на Статую Свободы и писать книгу про анархизм.

Бивис все же скучал по маме, особенно когда был дождь, холодно и степь давила, становилась неопровержимо русской. Тогда он включал телевизор и смотрел «Великолепный век» по «Домашнему». На сальной кухне — османское золото. Шейхи засели в шелках и рубинах. Баттхед не понимал, уходил в гостиную и играл на гитаре, а Бивис сидел, смотрел в маленький телевизор и становился похож на маму.

«Русская бедность — это „Великолепный век“ по телеканалу „Домашний“», - эту фразу Бивис считал очень удачной. Достаточно клевой, чтобы начать ей роман. Любой парень хочет написать роман. Или снять блокбастер. Или, не знаю, забраться на Эверест. Может, не каждый, но Бивис точно хотел. Но больше всего он хотел трахать Баттхеда.

Ночью они валялись на узкой одноместной кровати, дрались и угарали, трахались и спали, трясли бошками и потом вытаскивали друг у друга длинные немытые волосы изо рта. Иногда они зависали в чат-рулетке и извращенцы предлагали им секс, а парни по-английски их материли. На стенах — обои под белый кирпич из «Строймастера», постеры AC/DC, «I want to believe» и ковбой из рекламы Marlboro, которым Бивис так хотел стать. И еще там была Мадонна. Она пела песни из ноута. Мадонна добрая и тоже похожа на маму. Им было семнадцать.

Однажды они пытались начать новую жизнь. Сели на попутку до Сызрани и вышли на первой же заправке, потому что не поняли, что дальше. Они шли до города пешком