Я не обращаю на него внимания. Я глажу головку своего ребенка, которая находится в миллиметрах под моей кожей, и придумываю для него разные сценарии детства. Разные. Множественное число. Разные варианты будущего: с отчимом, со мной и моими родителями, с Ким Ли в Манчестере.

Перед родами я как можно лучше подготовлю маленькую спальню. Придется использовать подушки на кровати, чтобы создать импровизированную кроватку на время, когда мне нужно будет заниматься домашними делами, а ребенок будет спать. Ленн сказал, что я получу два выходных дня, как это было с его матерью, а потом полностью вернусь к нормальной работе, чтоб не прохлаждаться. Он говорит, женщины себя так не ведут.

– «Тоттенхэм Хотспур» играют, твои любимые, – говорит он, а затем я чувствую, как пинается ребенок, но чувствуется это по-другому.

Все мое внимание, каждый джоуль моей энергии я сосредоточиваю на своем чреве. Внутри моего чрева. На моем малыше. Он шевелится, и у меня плохое предчувствие.

– Ленн, – шепчу я. – Ребенок.

– Чего?!

– Что-то не так. Слишком рано, он еще слишком маленький.

– Ты это чего?

Он вскакивает и смотрит на меня сверху вниз.

– Все в порядке, – говорю ему. – Кажется, обошлось. Кажется. Ленн, ты говорил, что знаешь какую-то женщину, которая, если что, сюда придет и ни слова не скажет.

– Сколько раз тебе говорить: нет никакой бабы!

– Но если что-то пойдет не так? Из-за таблеток или еще чего.

– Не судьба ему жить, значит, как братец мой, за дамбу отправится.

Кровь в моих жилах замерзает. От его слов я цепенею.

– Нет.

Я не позволю ему так поступить.

– Твой брат?

Я тянусь к подлокотнику, чтобы встать, и Ленн помогает мне сесть на него.

– Помер, когда мне семь было. Он размером с яблоко тогда был. В печи не пропекся как следует, мать сказала. Жалко засранца.

– Ленн, ты же понимаешь, что я могу умереть. Во время родов. И ребенок может.

– Посмотрим. Я кино по компьютеру посмотрел. Я знаю, что делаю, я не тупой.

– Сочувствую тебе. Твой брат…

– Тут и не такое бывает. Было и было, что теперь говорить.

Я продолжаю сидеть на диване, а Ленн подкидывает пару поленьев в топку – в это время года сильно топить не надо – и усаживается обратно.

Снаружи льется теплый вечерний свет, и тень от дома тянется по полю. Из окна кухни виден свинарник, его стены из пеноблоков и железная крыша светятся, как драгоценные камни.

– Эт не гол был, эт офсайд, видала, Джейн?

Мне нужно в ванную. В ней воняет химической краской для выведения пятен, и я сижу там с широко открытой дверью и пялюсь в телевизор, мерцающий из гостиной. Последнее письмо Ким Ли все еще свежо в моей голове, и я могу прокручивать его строчка за строчкой в своем сознании, поскольку теперь сократила дозу до половины лошадиной таблетки в день. Ее почерк плавнее моего, живее. Ее оценки всегда были лучше моих. Особенно по математике и естественным наукам. В письме сестра рассказала мне, как за две недели до этого на ее работу пришли с проверкой из миграционной службы и ей пришлось бежать через пожарный выход и спрятаться в переулке, пока не стало безопасно. Спрятаться между кирпичной стеной и мусорным баком. Она даже не смогла вернуться в свою квартиру, потому что там тоже проводили обыск. Но Ким Ли хранит свою ID-карточку и паспорт на крыше, и туда заглянуть не подумали. С ней все в порядке. Ким Ли работает шесть дней в неделю, у нее есть четыре постоянных клиента, которые ей очень нравятся. Они спрашивают ее о многом. Например, как ее зовут на самом деле. Им интересно, что она говорит, они действительно слушают ее. Но есть и другие клиенты – женщины, которые приходят перед вечеринкой, напряженные, спешащие, уткнувшиеся в телефоны. Сестра писала, что не возражает против таких женщин, если они не являются постоянными клиентами, но некоторые из них видят ее каждую неделю и относятся к ней как к вендинговому аппарату или парковочному счетчику.

Я встаю, чтобы смыть за собой, и замечаю кровь в воде.

Мое дыхание учащается, и я обхватываю руками живот, стараясь дышать медленнее, чтобы слышать малыша, чувствовать его, следить за ним.

– Лимонад тащи! – кричит Ленн из гостиной.

Кровь свежая, бледного цвета, розоватая. Я беззвучно говорю с малышом, спрашиваю его: «Ты в порядке?»

И затем чувствую, как что-то теплое бежит по ноге. У меня отошли воды.

Глава 10

Я молчу, как мышь.

Это мой момент, момент, который никому больше не принадлежит. Один момент, чтобы осознать, что происходит. Этот кусочек времени принадлежит только мне и моему малышу.

Я спускаю взгляд вниз, на мои блестящие ноги и на лужу у унитаза.

– Началось, что ли? – спрашивает Ленн прямо у меня за спиной в дверном проеме, глядя на меня и на пол. Его никто не приглашал.

Я киваю.

– Рановато вроде, – замечает он.

– Очень рано, – отвечаю я. – Ленн, он совсем крошка, мне нужна помощь.

– Сейчас вернусь. – Он поворачивается и уходит.

Я вытираю шваброй жидкость с пола и смываю ее в туалет, затем усаживаюсь на пластиковый чехол дивана. В доме тепло. Я чувствую спазмы, но схваток нет, по крайней мере мне так кажется. Мне снова надо в туалет.

К приходу Ленна у меня схватки каждые десять минут, и я точно знаю, как они ощущаются.

– А ну поди вон с дивана, Джейн, – приказывает он. – Сейчас я тебя у стола уложу.

Ленн разворачивает брезентовый лист, которым можно закрыть дыру в крыше, и расстилает его на полу напротив печки. На нем листья и сухая грязь.

Я смотрю на нее, затем на него.

– Сейчас грязь смахну!

– Мне надо в туалет.

– Иди, только дверь штоб открытой держала.

– Нет, Ленн, мне надо, чтобы ты мне помог дойти туда.

Он сглатывает слюну, и я вижу, как под воротником ходит туда-обратно его кадык. Ленн помогает мне подняться и дойти до ванной комнаты. Боль усиливается, и я думаю, в какой момент, если он, конечно, настанет, эта боль пересилит боль в моей лодыжке. Они будут одновременно меня донимать или одна боль затмит другую?

– Ты давай-ка шум из этого не поднимай, каждая мать на планете кровью текла во время этого!

Я хочу выколоть его глаза карандашом.

Ленн помогает мне добраться до брезента, и