– Котенок? – со всхлипом уточнила женщина. Он слышал лишь ее глубокий голос, от которого защекотало в груди. Лица своей неожиданной находки в кустах водитель не мог рассмотреть в темноте за ветками кустов.

– Ну да, показалось, что мяучит кто-то. – Семен Михайлович замолчал в смущении. Потом осторожно поинтересовался у случайной собеседницы: – Вы плачете? Ударились? Болит что-то?

В ответ женщина неопределенно угукнула с глубоким всхлипом.

– Может, к врачу вас отвести? – обеспокоился сержант. – Я видел, на соседней улице есть санчасть, перевязку можно сделать.

– Не надо, не помогут перевязки, – вздохнула незнакомка.

– Почему же не помогут, мазь Вишневского хорошо заживляет, если у вас порез, например. У меня ранение было небольшое от шрапнели, так мгновенно затянулось. Только при перевязке надо чистой водой промывать.

Но в ответ раздался горький смешок:

– Я и промываю… каждый день промываю, с утра до ночи руки в воде. Трем, трем, трем до кровавых пузырей, уже ни ногтей, ни кожи не осталось. А у меня до войны такие руки были красивые, ухоженные, я учительницей в музыкальной школе работала по классу фортепиано. А сейчас обрубки, багровые, страшные, – женщина снова тихонько расплакалась, сквозь всхлипы прошептала: – Вы простите меня, что жалуюсь, хныкаю. Вы ведь Родину защищаете, а я всего лишь прачка, форму стираю. Просто я… иногда вот плачу, что руки болят, волосы пришлось из-за вшей обстричь совсем коротко. Вспоминаю, как до войны наряжалась, маникюр себе делала. Красным лаком, так красиво было, дети засматривались, говорили, как будто ягодки на пальцах. И слезы сами текут…

– Вы и сейчас красивая, и руки тоже, – заторопился ее утешить Семен Михайлович.

– Да с чего вы взяли, вы даже и лица моего не видели, – женщина прерывисто вздохнула после рыданий.

– По голосу, я же слышу, какой у вас голос чудесный, а значит, и вся вы красивая. И пахнет от вас чудесно, не гарью и не соляркой, а мылом, свежестью. И волосы у вас мягкие такие.

Не зная, почему он так делает, Семен Михайлович торопливо нащупал среди веток руку незнакомки и прислонился губами к разъеденной шершавой коже ладони.

– Вы очень красивая, даже на войне здесь. Вот вы со мной поговорили, а я словно солнца глотнул. – Он чувствовал, как комок подступает к горлу из-за того, что не в силах объяснить своей собеседнице, как ему приятно было с ней пообщаться, даже вот так одну минуту в темноте. Отвлечься от смертельных ужасов бесконечных боев, слушать с легкой улыбкой ее певучий голос.

От женского переливчатого смеха у мужчины пошли мурашки по коже, казалось, каждый волосок на теле напружинился от неожиданной радости. Вдруг в темноте его свежевыбритой щеки коснулись губы, а свежевымытые волосы огладили женские пальцы. Осторожно и быстро, будто бабочка или птица крылом задела. Вот уже от незнакомки слышится в темноте стук подметок сапог, она растворилась быстрой тенью на дороге, а Семен Михайлович все стоял, прижав пальцы к щеке, на которой пылает ощущение благодарного поцелуя.

* * *

До трех ночи Любицкий вчитывался в строчки личных дел экипажа танка «007».

Логунов Василий Иванович, 43 года, старшина, наводчик, командир отделения, родом из сибирского села. Успел повоевать в Финскую кампанию. Холост, детей нет.

Из того же села призван 20-летний заряжающий ефрейтор Бочкин. Холост, детей нет.

Интересный экземпляр экипажа – механик-водитель танка, 49-летний сержант Бабенко. Только как он оказался в составе экипажа? В солидном возрасте уже мужчина, испытатель, и вдруг на должности, куда набирают молодых парней после курсов водителей или трактористов. И тоже ни жены, ни детей. Как, впрочем, и у последнего подчиненного лейтенанта Соколова – Руслана Омаева, призывника из чеченского аула в горах Краснодарского края.

Изучал политрук каждую строчку не зря, от автобиографии до партийной принадлежности. Даже фотографии долго рассматривал, выискивая в глазах страх или сомнения, чуть ли не наизусть выучил сведения о ранениях, наградах и присвоении званий членам экипажа. Тяжело подобрать исполнителей для секретного задания, чтобы были без темных пятен в биографии, политически правильного уклона, и лучше без семьи, чтобы не так боялись смерти во время выполнения важного задания в тылу врага. А здесь весь экипаж как на подбор, как раз такой ищет по всем соединениям майор НКВД из отделения военной контрразведки. Секретный циркуляр с указанием боевой задачи лежит в толстом конверте, и сам Любицкий содержимого в глаза не видел – все с грифом «секретно». Поэтому и ошибку при подборе кадров совершить недопустимо.

Уже под утро растолкал в казарме тихонько политрук штабную телеграфистку на половинке избы для постоя связного батальона:

– Катя, вставай, телефонограмму надо отправить секретную, шифрованную.

– Что, налет? – со сна сорвалась девушка с разметавшейся косой в убежище, но замкомандира зажал ей рот, прошептал в ухо:

– Ты чего разоралась? Секретная шифровка, говорю. Отправить надо срочно.

– Хорошо, пускай, сейчас отправим, – путаясь в левом и правом, совала она ноги в сапоги, а сама успокаивалась, обмякала внутри от радости. Нет, не бомбят немцы, не воют жутко падающие снаряды. Просто у политрука дело срочное, бывает и такое в ее работе. Штаб днем и ночью обменивается с центром информацией, и без нее, радиотелеграфистки, не обойтись.

После того как зашифрованное сообщение улетело в эфир, Любицкий наконец разрешил себе прилечь на твердой скамье в учительской местной школы, что переоборудовали в казарму для офицеров. Хотя и привык он спать на твердом, за годы войны и на голой земле, и в землянке, и в чистом поле приходилось забываться тяжелым коротким сном, но сегодня на сдвинутых лавках и тугом мате для физкультуры из спортивного зала сон к нему не шел. Перебирал он до самого утра факты из биографии Соколова, вспоминал, что слышал о молодом командире, переживая, не совершил ли ошибку, решившись предложить его кандидатуру для выполнения задания.

В 8 утра телеграфистка, уже теперь собранная, в форме и с уложенной косой, протянула замполиту исписанный лист с ответом. Любицкий заперся в отдельном кабинете для дешифровки. Дочитав послание, довольный, прихватив с собой конверт, зашагал в сторону местной библиотеки, где разместили танкистов.

В библиотеке из томиков книг танкисты соорудили себе лежанки, не перины, но помягче, чем на дощатом полу. Коротая мирные часы, кто-то травил байки с однополчанами, кто приводил форму и вещмешок в порядок. Рядовые и офицеры, обрадовавшись доступу к чистым листам бумаги, обшаривали стопки из томиков, выискивая страницы, где текста поменьше, чтобы пустить на самокрутки или письма домой. Соколова Любицкий нашел в самой глубине, где тот замер над