В кухне обнаружился мужчина. Кажется, он пытался достать что-то с верхней полки. Футболка задралась над поясом джинсов, и по обнажившейся пояснице я сразу же узнал Вальтера. В этот момент из ванной вышли Урсула и Луна. Луна принялась расхаживать по гостиной взад-вперед, демонстрируя всем свои новые джинсы. На талии они были заколоты английскими булавками. Меня неожиданно пробрала дрожь. Будто бы к разгоряченной коже прикоснулись холодным стетоскопом. В кухне чиркнули спичкой, и мужчина, который определенно был Вальтером, негромко выругался себе под нос: «Вот черт!» Я вдруг заметил, что Урсула завила свои выкрашенные в темно-красный цвет волосы и надела расклешенную юбку в горошек. Увидев, что я разглядываю ее, она улыбнулась.

– До сих пор ты видел меня только в рабочей одежде.

– Верно.

– И даже не спросил, где я работаю.

– Где вы работаете, Урсула?

– На фабрике. Делаю рыболовные крючки. Сегодня у Луны день рождения. Ей исполняется двадцать шесть.

Урсула сунула два пальца в рот и громко свистнула. Из кухни вышел Вальтер, держа на вытянутых руках именинный торт. Он был утыкан маленькими светло-розовыми свечками, над кремовой поверхностью плясали крохотные язычки пламени. Вальтер запел «С днем рождения», и Урсула подхватила.

К последней строчке голоса их слились в один. Луна задула свечи и начала вынимать их из торта. Вела она себя так, будто была куда моложе своих двадцати шести: выдергивала свечку, швыряла ее на пол и тут же хватала следующую. Мать и брат только снисходительно посмеивались. Наконец, когда свечей на торте больше не осталось, Луна внимательно оглядела его со всех сторон. По краям торт был украшен ломтиками персиков. Консервированных персиков. Луна выхватила у Вальтера нож, с силой вонзила его в торт, затем отбросила в сторону и сунула отрезанный кусок себе в рот. И тут же лицо ее, вымазанное кремом и персиками, исказилось, она взвыла и выплюнула недожеванный кусок на пол. Мне удалось разобрать в ее воплях немецкое слово «ананас». Луна заливалась слезами.

– Персики на вкус как мыло.

Рыдая, она не столько выбежала, сколько по-балетному изящно выпорхнула из комнаты и захлопнула за собой дверь. Вальтер так и остался стоять с персиковым тортом в руках. Урсула нагнулась и начала собирать разбросанные по полу свечи. Я же не знал, куда деваться. Моя комната находилась рядом со спальней Луны, а значит, бежать было некуда. Вальтер смотрел на меня. Пристально, прямо в глаза. И мне казалось, он может разглядеть все, что есть во мне хорошего, плохого и грустного. Дженнифер тоже не сводила с меня глаз, но кто знает, что она там видела: между нами всегда был объектив ее фотоаппарата. Вальтер, как обычно, рассмеялся. И Урсула, поднявшись с пола, засмеялась тоже.

– Такая уж она, наша Луна. – Она лукаво покосилась на меня и закурила.

– Луна – это уменьшительное от «полоумная».

Теперь уже и я рассмеялся.

– Хочешь пива, Сол? – Вальтер поставил проклятый торт на стол и обнял мать за плечи.

– Да, – сказала Урсула, – думаю, пиво нам всем не помешает.

Слышно было, как у себя в комнате рыдает Луна.

Поздно вечером, когда Вальтер уже ушел, я, проходя мимо ванной комнаты, заметил Луну. Она стояла у раковины и с несчастным видом разглядывала себя в зеркале.

– Луна, прости, пожалуйста. Я испортил тебе день рождения?

– И да, и нет. – Она включила воду и захлопнула ногой дверь. А через две секунды снова ее открыла. – Я плачу не из-за ананасов. А из-за того, что Райнеру выдали паспорт, по которому можно четыре раза в год выезжать на Запад. Я так хочу в Ливерпуль, так мечтаю побывать на Пенни-лэйн. А мне отсюда не выбраться.

Она схватила кусок мыла, запустила им в меня и снова захлопнула дверь. А через две секунды опять открыла.

– Отдай мыло.

Фигурка у нее была хрупкая, но голос очень суровый.

Всю ночь я думал о Вальтере. О том, что вскоре уеду и нас разделит стена. Правда, если верить Луне, Райнеру удавалось проходить сквозь нее четырежды в год. Я очень скучал по Вальтеру. Испытывал физическую потребность быть к нему ближе. Я не желал спать в своей узкой целомудренной кровати, мне хотелось оказаться у него под боком. Казалось, я понимал его лучше, когда глаза у него были закрыты. В такие моменты он мог легко переместиться в любую точку земли, мысли его свободно парили между небом и горизонтом, а ноги под покровом ночи сплетались с моими.

Я лежал в своей холодной одинокой постели и писал Вальтеру письмо, признаваясь в самых глубоких чувствах к нему. Перевернувшись на тот бок, что не пострадал при аварии, и опираясь на локоть, я, переполненный эмоциями, подыскивал точные слова. Писал, как жажду прикоснуться к нему. Как всю жизнь мечтал зимой приехать на Балтийское море. И этим письмом приглашаю его отправиться туда вместе со мной. И в то же время в голове у меня звучал голос отца. Громкий и грубый Голос Хозяина. В ту ночь я повалил его на землю, уселся ему на грудь и сжал пальцы на его горле. И давил, и давил, пока он не перестал дышать и его авторитарный режим не почил вместе с ним.