– Дженнифер.

– И что же пошло не так?

– Не знаю. Если честно, даже не представляю, что пошло не так.

– Она заметила, что у тебя кровь на костюме?

Я пожал плечами. По неясным причинам мне не хотелось рассказывать, что после съемки мы с Дженнифер пошли к ней домой и занялись любовью. И что нам было не до обсуждений испачканных пиджаков, потому что хотелось побыстрее сорвать с себя одежду.

– Ты расстроен из-за того, что потерял ее? – Все так же держа в руках фотографию, Луна отошла в другую часть комнаты.

До сих пор я и сам себя об этом не спрашивал. Даже по-английски. Теперь же от меня требовалось ответить на этот вопрос по-немецки. Расстроило ли меня то, что я потерял Дженнифер? Откуда мне было знать?

В каком-то смысле это стало для меня облегчением. Но все-таки я ведь предложил ей выйти за меня, оставить подружек, собрать вещи, сменить почтовый адрес, переехать ко мне и прожить со мной жизнь. Я предложил ей обдумать эту идею, и тремя секундами позже она меня бросила. Раз я хотел, чтобы она отказалась от своей квартиры на Гамильтон-террас и обожаемой сауны, которая шла к ней бесплатным экзотическим бонусом, перевезла ко мне свою одежду и обувь, кастрюли и чайник, фотоаппараты и прочее оборудование, вероятно, наше расставание должно было меня расстраивать.

Почему Дженнифер вообще заявила, что между нами все кончено? Будто бы наказывала меня за некое неосознанное прегрешение, будто бы заранее знала, что в будущем я ее предам, и хотела положить конец нашим отношениям уже сейчас, потому что они все равно были обречены. Однажды она уже бросала меня, задолго до того дня, когда я сделал ей предложение. В тот раз пальцы у нее были выпачканы масляной краской. Мы, как и договаривались, встретились неподалеку от ее школы искусств, в книжном магазине «Фойлз» на Чарринг-кросс-роуд. Я хотел обнять ее, она же с силой толкнула меня в грудь обеими руками, и на белой футболке остались оранжевые следы ее ладоней. «Не оранжевые, – поправила она. – Этот цвет называется «желтый глубокий». Мы тогда были знакомы только три месяца. Что больше всего меня раздражало в Дженнифер Моро, так это то, что в свои двадцать с небольшим она была такой целеустремленной, как мне и не снилось. И благодаря этому чувствовала себя уверенно, даже когда представления не имела, что творит. В тот раз она с непререкаемой решимостью сообщила мне, что собирается в последний раз вымыть свои кисти и заняться фотографией. Что же такого ужасного я натворил? Может, предполагалось, что я стану горько оплакивать расставание с несчастными кисточками? Оказалось, накануне вечером я танцевал в клубе с одной из ее подружек. С Клаудией. Но между нами ничего не было, я просто положил руки ей на бедра. «Нет, – возразила Дженнифер. – Ты сунул руки ей под футболку». Интересно, то есть, танцуя с Клаудией, я должен был не замечать, что у нее есть тело? Между прочим, замечал я и то, как заглядывались на Дженнифер многие ее однокурсники. И нисколько не возмущался, ведь было бы странно, если бы они не восхищались ее красотой. Она была похожа на Ли Миллер, знаменитую женщину-фотографа из Америки. Правда, когда я сказал ей об этом, Дженнифер фыркнула: «Это ничего не значит».

Луна все еще ждала от меня ответа. И одновременно рассматривала фотографию, то приближая ее к лицу, то отодвигая.

– Да, – сказал я. – Я расстроен.

Что-то подсказывало, что такой ответ понравится Луне больше. Я прикоснулся к кончикам волос и прикрыл глаза.

– Сол, все нормально?

– Да.

Все ли со мной было нормально?

Каков был бы правдивый ответ на этот вопрос? И да, и нет. Эти «да» и «нет» существовали параллельно, как черные и белые полоски перехода через Эбби-роуд. Но что, если «нет» было больше, чем «да»? Значительно больше? А после я перешел на ту сторону…

Я открыл глаза.

Я так и не сказал Луне, что забыл привезти ей банку ананасов, и с ужасом ждал момента, когда мне придется в этом признаться. А еще я скучал по Вальтеру. Я вдруг впервые задумался, есть ли у него кто-нибудь. Собственно, а почему бы и нет? Урсула сказала, что вечером Вальтер должен к ним зайти. Сосед сверху их затопил, и Вальтер обещал устранить протечку. Он еще все жаловался, что для этого придется передвигать тяжелый стол. Стремянка сломалась и иначе, как со стола, до потолка было не достать. Я скучал по Вальтеру. И по Дженнифер. И по статье о психологии тиранов, над которой начал работать в Лондоне. Той, где описывалось, как Сталин, пытаясь понравиться женщине, которую желал заполучить, бросал в нее хлебные катышки через стол. Ясно, что даже думать об этой статье здесь было нельзя, это было то самое мыслепреступление. Но я посчитал, что обсудить ее с Райнером будет неопасно. Мне отчаянно не хотелось оставаться с Луной наедине. По большей части из-за ананасов. Куда в конце концов подевалась Урсула? Обычно она приходила с работы раньше.

Луне все не давал покоя вопрос, сколько пар джинсов я привез с собой в Восточный Берлин. Она так настойчиво возвращалась к этой теме, что в конце концов я прошел в комнату, вытащил из сумки свои Levi’s и вручил их ей как трофей.

– О, спасибо, Сол! – очень довольная, восторженно вскричала она.

Теперь до самого отъезда мне предстояло ходить в неказистом костюме и залитых кофе джинсах Вальтера.

– Сейчас примерю, – сказала она и принялась расстегивать юбку. Через секунду она уже стояла в одних трусах и натягивала джинсы. Я отвернулся, сел за маленький столик, спиной к ней, уткнулся в книгу и начал делать пометки на полях.

– Сол, у тебя есть ремень?

Я ответил, что у меня с собой только один.

– А нет у тебя джинсов на размер меньше?

Я ответил, что нет.

Наконец вернулась с работы мать Луны, и они с дочерью тут же начали перешептываться. Кажется, она пришла не одна, потому что мне слышно было, как в кухне кто-то гремит посудой. Луна спросила Урсулу, идут ли ей джинсы. Я вдруг заметил, что на вбитом в стену крючке висит голубое форменное платье, а поверх него – стетоскоп. Урсула указала на лежащий поверх ее сумки игрушечный деревянный поезд, который Вальтер собирался починить.

– Хорошо получилось, правда?

Я пытался читать, и вся эта суета и болтовня меня раздражали.

– Сол, ты что, работаешь?

Я кивнул и снова уткнулся в книгу.

– А что ты там пишешь?

– Отмечаю социальные и экономические причины второй русской революции, которая произошла в октябре 1917 года.

– Кури, если хочешь. У нас в квартире целых три пепельницы. Кстати, мне всегда казалось, что Октябрьская революция произошла в ноябре.

Урсула взяла Луну за руку и увела в ванную. Слышно было, как они обсуждают там, как лучше подогнать джинсы по фигуре, чтобы Луна весь год могла носить их, не снимая.

Время от времени я поглядывал на висевший на стене календарь в стиле пин-ап, тот, с женщиной в золотом бикини. Со своими золотыми ногтями, накладными ресницами, вымученной улыбкой и псевдоэротичным флером она казалась в этой комнате совершенно неуместной. Вид у нее был усталый и напряженный. Я никак не мог понять, откуда взялся подобный календарь в квартире, где жили мать и дочь. Мне вдруг пришло в голову, что, если в комнате и было прослушивающее устройство, оно, скорее, было спрятано за календарем, а не за зеркалом, как я подумал сначала. В кухне по-прежнему гремели посудой. Из ванной доносились громкие голоса Урсулы и Луны.