– Все не так просто. – Он пожал плечами и рассмеялся.

– Ты беззаботный человек, Сол. Я получил твое письмо. Спасибо большое.

Он выбил из пачки сигарету. Я протянул ему свою «Зиппо». И рукой слегка коснулся его сжимавших сигарету пальцев. Вальтер сегодня был настоящим щеголем. Вымыл голову и чисто выбрил щеки. Интересно, это он расстарался специально для меня? Я-то как раз утром брился с особой тщательностью. За то время, что я провел здесь, на Востоке, волосы у меня сильно отросли и доставали теперь до плеч. Луна даже дала мне резинку и посоветовала забирать их в хвост. «С распущенными ты похож на девчонку». Прикусив губу, она наблюдала, как я сражался с волосами. Но в итоге все же сдался и не стал их забирать. Честно говоря, мне просто больно было прикасаться к голове. Вот уже несколько дней меня мучила мигрень. Утром, пока я был в душе, в памяти неожиданно всплыло одно воспоминание о матери. Кто-то подарил ей две бутылки шампуня под названием «Прелл». Зеленого и густого, как жидкость для мытья посуды. Рекламу этого средства она выучила наизусть.

«Прикоснись к волосам. Закрой глаза. О чем ты теперь думаешь?» Смысл ролика был в том, что человек, вымывший голову шампунем «Прелл», непременно подумает о шелке, ведь именно такими станут на ощупь его волосы. Но мать использовала эту фразу каждый раз, когда у нас с братом что-то не ладилось. «Прикоснись к волосам, – говорила нам она. – Закрой глаза. О чем ты теперь думаешь?» Здесь, в ГДР, признаваться вслух во всех своих мыслях могло быть опасно. И все же я верил, что там, на станции, Вальтер был со мной искренним и что это мое письмо побудило его открыть мне свои чувства.

Я спросил, есть ли у него кто-нибудь.

– В каком-то смысле да.

Я постепенно начинал понимать эту его манеру общаться – что по-немецки, что по-английски. Вальтер никогда не озвучивал первое, что приходило ему в голову. Возможно, вслух он произносил даже не вторую, а третью редакцию изначальной мысли. Он явно не искал способов выпустить на волю поток красноречия, наоборот, всеми силами пытался его заткнуть. Я снова спросил, есть ли у него кто-нибудь.

– Есть. Спутник.

Я ударил его по руке, а он ударил меня в ответ. Тычками объясниться было легче, и все же нашим телам хотелось общаться друг с другом совсем не так. Определенно не тычками. Там, на даче, Вальтер говорил со мной на языке своего тела совершенно открыто. А я такого никогда не делал. Никогда и ни с кем не был настолько откровенен физически. Тело для меня было скорее инструментом, помогающим заткнуть любовника, не позволить ему говорить все, что вздумается. Я никогда не был по-настоящему свободным. Всегда притворялся нежнее, страстнее, агрессивнее, чем был на самом деле. И если ситуация становилась по-настоящему интимной, я мгновенно пресекал этот диалог двух тел. Но с Вальтером все было иначе, с ним я чувствовал себя совершенно свободным. Может быть, из-за того, как он говорил со мной в тот первый день, когда встретил меня на вокзале. Он сказал правду: мои крылья были изранены. Я понятия не имел, как справляться с тем, что я – живой, и всем, что из этого проистекает. Ответственностью. Любовью. Смертью. Сексом. Одиночеством. Прошлым. Я знал, что Вальтер ни за что не использует мои слезы против меня. И уже одно это было чем-то очень важным.

День был теплый. Запах сосен, синь неба и близость Вальтера будто бы взвинтили все чувства до предела – желание, отчаяние, счастье… Любопытно, что именно этими тремя словами – «Желание, отчаяние, счастье» – Дженнифер назвала один из моих портретов. Неужели я постепенно становился тем человеком, которого она видела через свой объектив?

– Я буду скучать по тебе, когда уеду, – сказал я Вальтеру очень мягко. Он помолчал, потом пожал плечами: – Я счастлив был стать тебе товарищем. – Вскинув левую бровь, он указал мне глазами на дерево. На толстых ветвях была выстроена небольшая дощатая платформа. А на ней, попыхивая сигаретой, стоял охранник в форме. Я не понял, проявлял ли Вальтер осторожность или снова редактировал то, что первым приходило ему в голову. Вот прикасался ко мне он точно без всякой цензуры. Его руки на любом языке говорили без запинки, губы были нежными, а тело – сильным.

Теперь мы шли по тропинке, огибавшей озеро.

– А что насчет Дженнифер? По ней ты скучаешь?

Хоть я и думал порой о Дженнифер, услышать ее имя в этом лесу, так далеко от моей прежней жизни, было странно. Должно быть, Луна рассказала брату о фотографиях с Эбби-роуд.

– Дженнифер умна и амбициозна. – Я произнес это так, будто бы в этом было что-то плохое, и мне немедленно стало стыдно.

Я не мог объяснить Вальтеру, что, хотя парой минут раньше и ощутил все те чувства, которыми была названа одна из фотографий Дженнифер – фотография, центральным персонажем которой, как обычно, был я, – в то же время в голове у меня мелькали какие-то другие ее работы – из иных мест и времени. Они каруселью кружились у меня перед глазами: снимки, которые – я был в этом уверен – Дженнифер еще не сделала. Вишня, растущая у дома где-то в Массачусетсе. А под вишней – человек. Может быть, даже я сам. Но Дженнифер где-то там тоже была. Только волосы у нее были непривычно белыми. И там был кто-то еще, но его силуэт я никак не мог разглядеть.

– Иногда я скучаю по Дженнифер.

Мы разделись и оставили одежду на траве, у чистой зеленоватой воды. Что-то легко прикоснулось к шее, и я было подумал, что это бабочка. Но оказалось, это Вальтер просунул палец под нитку жемчуга. И я объяснил, что никогда не снимаю ожерелье, даже когда купаюсь. Я вошел в воду и почувствовал, как песок со дна забивается между пальцами. Я все шел и шел – и оказался уже по шею в воде, но песок все еще чувствовался под подошвами.

– Сол, оторви ноги от земли.

– Не хочу наткнуться на черепах, – сказал я.

– В этом озере нет черепах.

Верно, черепахи взялись из какого-то другого озера, из другого времени. И все же чувствовать песок под ногами было приятно, и мне не хотелось терять это ощущение. Вальтер вдруг нырнул и под водой дернул меня за ноги. Мы поплыли вперед, по направлению к поросшему лесом островку посреди озера. Минут через двадцать я начал дрожать. Вода оказалась на удивление холодной. Вальтер помахал кому-то рукой. Я никого не видел, но, очевидно, там все же кто-то был, раз Вальтер решил помахать. На ровной поверхности воды вскипела пена.

– Доброе утро, Вольф! – прокричал Вальтер по-немецки.

И мы вместе поплыли к этому невидимому Вольфу. Оказалось, он плавал, лежа на спине, работал ногами и делал махи руками. Потом он открыл глаза. Темно-карие. Чуть раскосые. На меня Вольф не смотрел, но я не сводил с него глаз, потому что точно где-то видел раньше. Может, конечно, все это было бурей в стакане воды, но меня не оставляло ощущение, что именно этот человек едва не переехал меня в Лондоне, на Эбби-роуд.

Вальтер толкнул меня в плечо.

– Это Вольф, ректор нашего университета.

Вольф покосился на меня своим восточным глазом. Но вообще-то он по большей части смотрел на моего спутника, а не на меня. И что-то в его взгляде заставило меня задуматься: уж не он ли любовник Вальтера? Словно бы в доказательство моей догадки Вальтер заплыл Вольфу за спину, схватил его за запястья и вытянул ему руки за голову, как будто помогая сделать гребок.