И главная наша задача — подготовить страну к этому катаклизму.

— Война? Великие князья все-таки поддались уговорам Габсбургов?

— Нет-нет. Не та война. Мы вскоре станем воевать турка. И великая наша удача, что в Европе ведущие державы на тот момент вцепились друг другу в глотки. Не будь того, они все непременно помогали бы туркам.

— Но почему?

— Бритты, чтоб не дать нам проливы. Франки, чтоб и далее тянуть из Стамбула деньги. Немцы — просто за деньги. Ну и в качестве мести, за то, что мы пока имеем больший вес в мировой политике. И все они снабжали бы Стамбул самым современным оружием, кредитами и военными советниками. Так что я очень надеюсь, что к началу нашей войны, сражения в Европе еще не утихнут.

— Прозвучало весьма… коварно.

— Прагматично, дражайший Валерий Иванович. Не более того. Только — расчет. Впервые за сто лет большая война в центре Европы обходится без нас! Впервые на чужой земле, за чужие нам интересы не льется кровь наших ребят. Так что вот что я вам скажу, господин губернатор! Если можно радоваться событию, в котором отдают Богу души десятки тысяч людей, то я буду радоваться этой их войне. Радоваться, и продавать припасы обеим сторонам, чтоб они не решили вдруг, что сражаться нету больше сил, и пора разойтись миром. Я хочу, чтоб они — все эти бритты, франки и германцы — прочувствовали на себе: каково это — быть бойцовскими рыбками в аквариуме, на который с этаким ленивым интересом поглядывает кто-то большой и сильный. Тот, кто подсыпает корму, когда рыбы начинают уставать.

— О! Какая речь, ваше высокопревосходительство! Даже несколько жаль, что такое никак невозможно печатать в газетах. Не поймут-с. Станут обзывать кровожадным дикарем, а не истинным патриотом Отечества.

— Нет, — засмеялся я. — В газеты это передавать не стоит. Но мы несколько отошли от темы… Начали-то разговор с зерноторговой реформы…

— Как по мне, Герман Густавович, так ваши предвидения грядущего куда важнее будут.

— Войны начинаются и заканчиваются, господин Чарыков. И даже если военная Удача отвернется, всегда можно отступить, и начать сызнова. Война никогда не наполняет животы простых людей. А вот наше преобразование — очень даже может. Если сделать все решительно и бескомпромиссно.

— Благое начинание, — кивнул Чарыков. — Рад, что правительство наконец-таки обратило свой взор на низкое сословие.

— Когда-то же нужно, — улыбнулся я. — Однако, нужно признать, что у реформы в миг единый образуется огромное число противников. Руководителю зерноторговой компании станут жаловаться, угрожать и требовать. Чиновников пытаться подкупить или задобрить подношениями. Станут нашептывать крестьянам всякое разное, чтоб сорвать скупку хлеба. С другой стороны, государственная монополия на импорт зерна и муки сведет к ничтожному все ранее заключенные нашими торговыми людьми контракты. Придется все начинать сызнова. Неминуем период, когда наши поставки примет на себя кто-то иной. Те же САСШ с превеликим удовольствием поставят хлеб взамен русского. Там, на биржах Европы, нас не ждут с распростертыми объятиями. Нет. Придется выгрызать свою нишу. Расталкивать иных поставщиков локтями. И здесь снова нам может изрядно помочь война. Когда нужно кормить огромные армии военного времени, на цену смотрят в последнюю очередь. А если уж и Британия вступит в битву, так и вовсе. Гранд Флит может перекрыть Германии все поставки морским способом. Берлину и не останется ничего более, чем покупать продовольствие в России…

— Завидую я вам, ваше высокопревосходительство, — вдруг заявил Чарыков, стоило мне сделать паузу, чтоб отдышаться. Давненько, едрешкин корень, я не занимался подобными вещами. И раньше произносил речи, главной целью которой было вовлечь слушателя в суть проблемы. Но чтоб вот так: по сути, морально подавляя собеседника грудой правильно подобранных фактов, такого давно не делал. — Сколь же интересна ваша жизнь, сколь же скучна и однообразна наша здесь. В провинции…

— Признаться, первою персоной, которую я вижу на посту директора Имперской зерноторговой компании — это вы, Валерий Иванович, — коварно улыбнулся я.

— Я⁈ — вскричал пораженно губернатор. — Но почему?

Яков Алексеевич Прозоров

— Как почему? — деланно удивился я. — А кто еще? Кто еще много лет был начальником одного из хлебных краев империи? Кто, как не вы, Валерий Иванович, пообещав вяткинцам торжество Закона и Порядка, все эти года истово претворяли в жизнь свое обещание? Кто, в конце концов, побывал во множестве стран Европы? Кому как не вам, не нужно объяснять всю суть обыкновений в торговых делах там царящих? Кто же, по-вашему, еще более достоин, если не вы?

— Да, но… Вы ведь сказали, Герман Густавович, что должность сия — министерская. Как же так-то? Из губернии начальников, и сразу в министры? Где же это видано? Допустят ли их императорские высочества такого?

— Ничто и возражать не станет, — отмахнулсяя. — Я же, драгоценный мой Валерий Иванович, ничуть не пугал вас, рассказывая о том, как по первой сложно будет директору новой императорской компании! Мнится мне, что я и половины трудностей, вас ожидающих, не перечислил. Но, ежели вы этого боитесь… Не готовы взвалить на себя груз ответственности, считаете, будто не справитесь, тогда…

— Нет-нет, ваше высокопревосходительство, — Чарыков даже вожжи бросил, чтоб протестующе замахать на меня руками. — Работа на благо Отечества никогда меня не пугала. Одного лишь боюсь: того, что место чужое займу. Не того, кто куда более достоин! Это ведь каков след в Истории! Следище! Встать в один ряд с Великим Николаем, его первейшим сподвижником — Лерхе, и прочими господами, коих имена у всех на слуху! Великое же дело затевается. Величайшее!

— А разве не того вы хотите? Не ради следа в умах людей труды свои издавали? — вздохнул я. Пора, вроде, привыкнуть, к тому, как легко люди этого времени начинают бросаться громкими словами, да все не выходит. Ищу подвох. Тонкую издевку. Сарказм. Всю мою прошлую жизнь знал: слышишь слово «Родина», или того пуще — «Отечество», готовься к тому, что тебя сейчас начнут обманывать. За такими, трескучими, громкими словами всевозможные прохиндеи и прячут обычно большую ложь.