— Так вот и получится, что казна теперь на нас, купцах, держаться станет, — развел руками и оглянулся городской хозяин.

— На купцах, фабрикантах, крупных землевладельцах и пропойцах, — улыбнулся я. — А разве ныне как-то иначе? Неужто вы всерьез полагаете, будто выкупные платежи и недоимки с крестьян оказывают на казну какое-то влияние? Я вон Валерию Ивановичу уже государственную роспись доходов цитировал. Так все сборы крестьян и четверти от винного акциза не составляют. Так что пока, выходит что казна наполняется пропойцами.

Тихон Филиппович Булычев

— Имеется надежда, — вступил в разговор Чарыков, — Что после введения реформы зерноторговли в империи, доходная часть казны сместится.

— Уже известны подробности? — оживился Булычев. — Что именно будет реформировано? Прежде, правительство в эту область особенно не вторгалось.

— Без особых подробностей, — быстро вставил я, опасаясь, что словоохотливый губернатор тут же начнет выбалтывать сведения, которые публике пока знать было рано.

— Предполагается, что цену выкупа зерна у крестьян теперь станет назначаться в правительстве, — многозначительно на меня зыркнув, все-таки выдал информацию Чарыков. — И у государственных чиновников будет первоочередное право.

— А хранить зерно, где предполагается? — тут же заинтересовался Прозоров. — Никак элеваторы, по американскому образцу, строить начнут?

— Ныне-то как? — принялся объяснять Булычев. — Крестьянин и рад бы придержать зерно до зимы, или даже до весны, да хранить негде. Оставит у себя в сарае, так к весне половину мыши сгрызут. Вот и торопится сбыть побыстрее. Да еще деньгу к осени приготовить. После сбора урожая в селах свадьбы да иные праздники затеваются. Ярмарки опять же. Себе вина хлебного прикупить, женам платки расписные…

— Платежи, да поборы тоже осенью, — подсказал я.

— Ах, ваше высокопревосходительство, — улыбнулся владелец пароходов. — Сколько тех платежей-то? Раз — два, да обчелся. А как пристав приедет, староста ему плакаться станет, что, дескать, урожаи совсем плохи, народишко голодом исходит, все только на поборы и работают. Тот и в бумаге отметит, что сборы ничтожны, по причине низких урожаев. Ему за то и подношение сделают. В одной деревеньке, да в другой. Вот приставу и на выезд, да на шелка для супруги и насобирается. А в гражданское правление, вместо платежей да недоимок, лишняя бумага пойдет.

— Вот как? — удивился я. — Значит, выходит, что истинные урожаи все скрывают?

— Как есть, скрывают, — продолжал топорщить чапаевские усищи Булычев. — И купцы, что хлебами кормятся, о том прекрасно ведают.

— Как и о беде крестьян с невозможностью достаточно долго хранить хлеб, — кивнул Прозоров. — Потому и в торг осенний ко всяким хитростям прибегают. Амбары да лабазы в низине устраивают, под спуском. А крестьянам лошадей заставляют из телег выпрягать. Тот полпути руками телегу протолкает, так тут приказчик цену сбивать принимается. Мол, зерно влажное, да замусоренное. Коли не по нраву новая цена, выкатывай телегу в зад. А как? Это вниз телегу легко катить, а в гору — тремя потами изойдешь…

— О верхней границе цены между собой все купцы заранее сговариваются, — Булычев так легко выдавал нюансы зерноторговли, словно сам таким не занимался. — Даже уйдет селянин к другому, так и там хорошей цены не услышит.

— А ежели государевы люди цену выше дадут? Повезут туда селяне? — уточнил Чарыков. — Или забоятся?

— Повезут, — пожал плечами корабельщик. — Почему не повезти. Ежели имен записывать не станут, да из которой деревеньки зерно…

— Повезут, — согласился Прозоров. — Потому и интересуемся: где то зерно сохранять станут? Купить — полдела. Правильно хранить, да потом в дело пустить — вот где наука.

— А если где-то купец весной вперед денег давал под будущий урожай?

— Так и что? — блеснул очками миллионщик. — Это у купцов принято слово держать. В иных местах и букв не ведают, все на слове держится. А у селян купчину обхитрить за доблесть почитается. Придет к ним купец за долгом, так те деньгами и вернут. И еще смеяться станут. Радоваться. Подлый же народишко. Воровской.

— Вы так говорите, словно бы купцы не обманывают крестьян, — покачал головой я.

— И это тоже, — непонятно с чем согласился Прозоров. — И среди торговых людей прохиндеев хватает. Однако же, я скорее доверюсь слову купца, чем поверю обещаниям крестьянского старосты.

— Ход ваших мыслей мне понятен. Не совсем ясно: каков же, по вашему мнению, истинный доход крестьянских хозяйств? Как по вашему?

— Справный хозяин бывает и по тыщще за осень в кошель кладет. Да потом еще зимой на отхожих промыслах полстолько. Только таких уникумов по всей Волге и десятка не наберется. Не часто так выходит, что селение от какой-нибудь лихоманки почти полностью вымрет, и вся земля, что помещиком на выкуп определялась, одной или двум семьям отходит. Когда руки работящие, да землицы пятнадцать — двадцать десятин, трудно бедовать. Тут уже особый талант нужен…

— А в основном? Там, где сельская община и на семью по пять десятин?

— Ну что вы, ваше высокопревосходительство, уравниваете-то всех⁈ — воскликнул Булычев. — По-разному везде. Где пришлых не подселяли, все давно друг другу родичи, да староста с умом да хитринкой — там и живут, в ус не дуя. И на стол есть чего поставить, и в рюмки налит чего имеется. А что на таких больше всего недоимок записано, так бумага все стерпит. Верят они, что рано или поздно вспомнит о них царь, да и отменит все эти лукавые долги. Но есть и такие места, где все народишко мир не берет. Делят все свои клочки да наделы, по весне, бывает, чуть не смертным боем за лучшие земли бьются. Там староста или назначенный, или свой интерес вперед остального блюдет. Сам-то он, да родня его, может и неплохо живет-поживает. А остальные — хоть с голодухи подыхай.

— Вас послушать, так выходит, будто все беды от общин,