голубя и показал Ловенецкому. На крыле тот рассмотрел небольшое чернильное клеймо с названием станции, на правой лапе болталось металлическое колечко с номером голубя. Сам голубь во время осмотра вёл себя смирно, лишь вертел головой. Унтер аккуратно посадил голубя на место и показал Ловенецкому на выход.

– Я заметил у одних голубей кольца на правой лапе, а у других на левой. Это что, самцы и самки? – спросил Ловенецкий, спускаясь.

– Те, кто вылупились в чётный год, получают кольцо на правую лапку, в нечётный – на левую, – пояснил унтер, аккуратно ступая, чтобы не скрипеть ступенями.

Ещё сверху Ловенецкий заметил за голубятней участки вспаханной земли за полоской деревьев. Сейчас там мелькали белые силуэты солдат. Обойдя чахлые деревца, он с изумлением увидел настоящий огород – несколько больших ровных грядок, на которых уже пробивалась первая зелень, один из солдат, раздевшись до нижней рубахи, тяпкой аккуратно окучивал ряды, другой рядом лопатой вскапывал землю для новой грядки.

– А тут у вас что? – спросил Ловенецкий смущённого унтера.

Солдаты оторвались от работы и виновато переминались с ноги на ногу, стараясь спрятать орудия труда за спиной. Солдат пониже ростом даже втянул голову в плечи, ожидая взрыва начальнического недовольства.

– Это наши огороды, – запинаясь, сказал унтер-офицер, украдкой грозя кулаком солдатам. – Лук, редиска, картошка, укроп.

– А как начальство относится? – спросил Ловенецкий.

– Да тут у нас никого не бывает, – сказал унтер, – а все хлопцы от земли оторваны, без работы дуреют, вот я и разрешил… Да для службы никакого изъяна нет, только польза одна.

Он преданно смотрел в глаза Ловенецкому, в силах которого было приказать разрушить этот кусочек крестьянской идиллии. Ловенецкий держал театральную паузу, солдаты и унтер смотрели на него. Солдат с лопатой перестал прятать её за спиной, Ловенецкий заметил, как напряжены пальцы, сжимающие черенок. «Если я прикажу закопать огороды, он меня тут же и прибьёт?» – некстати подумал Ловенецкий.

– Ничего не имею против, – сказал он, прервав томительное молчание.

Солдат с лопатой расслабился и даже неуверенно улыбнулся.

– Пойдёмте, господин подпоручик, посмотрите учётные книги, – сказал унтер-офицер.

Учётные комнаты хранились в помещении под голубятней в большом шкафу. В книгах были занесены данные обо всех голубях, личные номера и клейма. Отдельно велись книги дрессировок. Ловенецкий без особого интереса листал тяжёлые тома. Унтер рассказывал, что солдаты ночуют в казармах, оставляя у голубятни одного дежурного, который следит за прилетающими голубями.

– А как узнать, что голубь прилетел? – спросил Ловенецкий.

– Они прилетают к одному особому летку и садятся на специальную планку, которая пружиной связана со звонком, – ответил унтер-офицер.

Ловенецкий вспомнил про инструкцию по написанию рапортов. Писать ли в рапорте про солдатские огороды? Во сколько пунктов оценить уровень дисциплины? Уровень голубиной смертности за прошедший год? Политические настроения среди нижних чинов, обслуживающих станцию?

– А сколько времени голубь летит до соседней станции? – спросил Ловенецкий, открывая книгу с записями дрессировок.

– Сто сорок вёрст, – ответил унтер, – чуть больше, чем за полтора часа.

Ловенецкий сказал:

– Мне нужно удостовериться в том, что они в боеспособном состоянии. Давайте отправим депешу на другую станцию.

Унтер на некоторое время задумался.

– Как скажете, ваше благородие, – сказал он, – только, ежели бы вы сказали утром, я бы успел приготовить птиц заранее.

– А что, их нужно готовить? – спросил Ловенецкий.

– Известно, – сказал унтер, – я бы заранее отсадил пару-тройку в корзину, чтобы пообвыклись. Ну да ладно, уж парочку я вам найду. Вот вам бумажка, напишите пока записку.

Он протянул Ловенецкому полупрозрачный листик тончайшей бумаги. Унтер-офицер ушёл, а Ловенецкий сел писать записку. Он не знал, как правильно составляются голубеграммы, поэтому написал просто: «Проверка связи. Поставьте на обороте время прибытия и отправьте обратно. Военно-голубиная станция № 14. Подпоручик Ловенецкий», поставил дату и расписался. То же самое он изобразил на второй бумажке.

Закончив, он вышел на улицу дожидаться. Со стороны железной дороги доносились паровозные гудки и стройный ор сотен глоток на плацу. Небо было слегка подёрнуто перистыми облаками, по листве берёз пробегал лёгкий весенний ветерок. Ловенецкий улыбнулся своим мыслям, сегодня его задание уже не казалось бессмысленным и нелогичным. Появился унтер с большой плетёной корзиной в руках.

– Пойдёмте, – сказал он, стараясь держать корзину ровно.

– Куда? – спросил Ловенецкий.

– Здесь роща, – ответил унтер, а птичек лучше выпускать с холма или открытого места, чтобы скорее отыскивали дорогу. Депеша у вас?

Ловенецкий помахал бумажкой, на которой расплывались плохо сохнущие чернила. Унтер взял депеши, свернул в тоненькие трубочки и сунул в два специальных цилиндрических портдепешника. Ловенецкому пришлось крышку корзины, пока унтер прикреплял портдепешники к голубиным лапкам.

Затем унтер повёл его по едва заметной тропинке туда, где деревья заметно густели, где среди молодого березняка поднимались корабельные сосны. Унтер ступал мягко, перекатываясь с пятки на носок, каждое его движение было проникнуто заботой о птицах, сидящих в корзине, чьё шуршание перьев и негромкое бульканье изредка доносилось до Ловенецкого сквозь звуки леса. Тропинка петляла между стволами, пахло хвоей и разогретой солнцем смолой. На многих деревьях Ловенецкий видел полоски клинообразных надрезов, похожих на офицерские шевроны, по надрезам сочилась густая смолистая масса, а внизу к стволу были привязаны свёрнутые из бересты конусообразные сосуды.

– Тоже ваш промысел? – спросил Ловенецкий.

– Да не, – ответил унтер, – это местные живицу собирают, сдают на скипидарный завод.

– А тут что, и деревня есть? – спросил Ловенецкий, рассматривая причудливые узоры на ближайшем стволе.

– Две версты от станции, – сказал унтер, – не такая большая, как у нас на Волге, но и не маленькая, дворов на полтораста. Только тут село называют местечком.

Лес закончился внезапно, деревья словно расступились, и перед их взглядом оказалось зеленеющее поле, у дальнего конца которого едва виднелись крыши хат, а справа и слева подступал лес. От края поля доносилось пение десятков голосов, Ловенецкий рассмотрел там пёструю от обилия праздничных нарядов толпу мужчин и женщин, которые медленно передвигались по краю между лесом и зеленеющей рожью. Ловенецкий догадался, что это какой-то древний крестьянский обряд.

– А это что? – тихо спросил он и подумал, что совершенно не ориентируется в этой простой человеческой жизни, а унтер-офицер, отвечающий вежливо и подробно, ещё, чего доброго, посчитает его недоумком.

Унтер поморщился, но не от вопроса подпоручика, а от громкого пения.

– Дак ведь Вознесние сегодня, – унтер аккуратно переложил корзину в левую руку, а правой перекрестился, – местные стрелу хоронят.

Они повернули и пошли по краю поля в сторону от поющих людей. Жалобный напев разносился по окрестностям, отражаясь от леса.

– Хоронят? – не понял Ловенецкий.

– Закапывают на краю поля «стрелу» – монетку или ленточку, чтобы год был богатым.