как постепенное осознание, что тот „национальный подъем“, сторонником которого он ради такого решения себя объявил, вместо этого оказался циничной, нигилистической революцией, в которой были обесценены и разложились даже легитимные и неотъемлемые ценности национализма». Цель «комбинации 1933 года», т. е. союза буржуазно-консервативных сил с Гитлером, а именно «позволить опасному национал-социализму „израсходовать“ себя „политически“, не достигнута. Буржуазно-консервативные силы, например Папен, не увидели „революционную опасность“». «Консервативные национальные силы полагали, что заимели политический аппарат, но они отдали себя революционному насилию, чьей доктриной является движение само по себе, тактикой — разрушение и подрыв всех ценностей и всякого порядка». По Раушнингу, национал-социализм есть не «национальное, а революционное движение. В непонимании этого факта заключалась роковая ошибка буржуазных кругов. Это движение нельзя было больше дереволюционизировать; оно должно было развиваться в духе все более острой радикализации, следуя своему собственному закону». Непониманию революционного характера национал-социализма способствовало и то обстоятельство, что он реализовал совершенно новый, до сих пор неизвестный, тип государственного переворота. Суть новой тактики заключалась в том, чтобы сначала легальным путем прийти к власти, а «потом, после взятия власти, осуществить собственно революционный акт». Современные революции разыгрываются не в «импровизированных баррикадных сражениях, а в дисциплинированных актах разрушения». Их опасность заключается именно в якобы упорядоченной силе переворота. Но это сначала не осознали. Тогда германскую революцию уж слишком представляли себе по привычному историческому образцу.

«Но для новых революций ХХ столетия не существует аналогий и образцов». Национал-социалистическая революция, полагает Раушнинг, «это новый тип революции, совершенно отличающийся от классической Французской революции»[232].

Вывод Раушнинга, что оригинальность Гитлера заключалась в концепции нового типа государственного переворота, был взят на вооружение в том числе такими историками, как Буллок[233], Гёрлиц и Квинт[234], Мау[235]и Фауль[236]. Историки, подобные Карлу Дитриху Брахеру, говоря о национал-социалистической революции, имели в виду в основном тот процесс «приведения к единому знаменателю», которым с января 1933 по август 1934 г. были охвачены все институты германского общества[237]. Другие историки, прежде всего Джордж Мосс, подчеркивали еще одну сторону национал-социалистической революции. Мосс утверждал, что национал-социализм был прежде всего культурной революцией, не направленной на экономические изменения[238]. Точка зрения, согласно которой национал-социалисты не слишком интересовались экономикой[239], неверна, но Мосс, конечно, затрагивает весьма важный аспект событий, когда истолковывает идеологию Гитлера как «предложение по решению вопроса современного отчуждения человека» и констатирует: «Для миллионов людей нацистская идеология означала ответ на их страхи, освобождение от отчуждения и давала надежду на лучшее будущее»[240].

То, что Мосс не увидел, а именно социальные масштабы нацистской революции, попало в поле зрения, когда такие авторы, как Ральф Дарендорф и Давид Шёнбаум, в середине 60-х годов пришли в своих исследованиях к выводу о том, что национал-социализм имел эффект «социальной революции», содержанием которой была «модернизация». Под социологическим понятием модернизации имеется в виду процесс индустриализации, изменения, рационализации, технизации и секуляризации, в котором исчезали традиционные связи регионального и религиозного характера, а также традиционные классовые и сословные барьеры. Этот процесс может происходить в различных формах и не привязан к определенной общественной системе. В западноевропейских странах, прежде всего в Англии и Франции, он был начат или форсирован буржуазно-демократической революцией и был исторически неразрывно связан с Просвещением, требованием реализации прав человека, либеральной свободы, участия в политической деятельности и толерантности. Но это не является единственно возможной и исторически доказуемой формой модернизации. В качестве контрпримера можно назвать не только развитие событий в России, где большевистская революция и сталинская диктатура, несомненно, дали существенный толчок модернизации и сделали возможным скачок в современное, в высокой степени техничное, индустриальное общество, но и различные «диктатуры развития» в странах так называемого третьего мира. Поэтому напрашивался вопрос: можно ли интерпретировать фашизм и национал-социализм как специфическую форму этого процесса модернизации[241]. Так, Дарендорф писал, что национал-социализм «осуществил для Германии социальную революцию, потерявшуюся в искривлениях императорской Германии и задержавшуюся из-за сумбура Веймарской республики». Будучи тоталитарным движением, национал-социализм должен был разрушить традиционные антилиберальные связи лояльности с регионами и религией, семьей и корпорацией: «Люди при этом извлекаются из традиционных собственных, часто особенно тесных и интимных, связей и уравниваются друг с другом». Однако эта социальная революция произошла как бы непреднамеренно: «Нельзя сказать, что Гитлер появился, чтобы развязать и совершить эту революцию. Напротив: написанные им материалы и его речи, как и вся громоздкая национал-социалистическая идеология, свидетельствуют о том, что традиция и ценности прошлого должны были быть восстановлены; нацисты охотно изображали себя Катонами там, где в действительности были радикальными обновленцами. Гитлеру был нужен модерн, как бы мало он его ни любил»[242].

Похожие аргументы выдвигал и Шёнбаум: национал-социализм не только породил «новое социальное сознание», но и привел к настоящему повышению шансов на подъем по социальной лестнице. «Национал-социализм ускорил уже значительную мобильность германского индустриального общества; по крайней мере, он создал климат для социального подъема и предъявлял достаточно часто соответствующие доказательства». Но и Шёнбаум пришел к выводу, что эти последствия национал-социалистической революции были противоположностью тому, чего национал-социалисты, собственно, хотели. Национал-социализм был, таким образом, «двойной революцией», «одновременно революцией целей и средств. Революция целей имела идеологическую природу; она объявляла войну буржуазному и индустриальному обществу. Революция средств была ее противоположностью. Она была буржуазной и индустриальной, поскольку даже война с индустриальным обществом в индустриальную эпоху должна вестись индустриальными средствами и поскольку нужна буржуазия, чтобы с ней бороться»[243].

Хотя мы вполне согласны с тезисом Дарендорфа и Шёнбаума, что национал-социализм имел эффект социальной революции, в данном исследовании мы собираемся доказать, что второй тезис обоих авторов, согласно которому этот процесс был непреднамеренным и совершался вопреки собственным намерениям Гитлера, не может быть поддержан.

В то время как Дарендорф и Шёнбаум интересовались прежде всего следствиями нацистской революции, Генри Тёрнер в статье о «Фашизме и антимодернизме», появившейся в 1972 г., занимался главным образом целеполаганием Гитлера и пришел к выводу, что национал-социалисты практиковали модернизацию лишь для того, чтобы достичь их утопической конечной цели отхода от современного индустриального общества. Мы в настоящем исследовании хотим показать, что верен противоположный вывод: описываемый Дарендорфом и Шёнбаумом процесс модернизации, т. е. продолжающейся индустриализации, повышения шансов на подъем по социальной лестнице и устранения традиционных классовых барьеров, проходил совсем не «непреднамеренно» и уж вовсе не против воли Гитлера, а был им направлен; более того, он хотел завести его намного дальше, чем это потом произошло в реальности. Целью Гитлера никоим образом не было возвращение к аграрному обществу, как полагает