Николай наложил на себя крест справа налево.

– Это очень благостная весть, которая сильно упрощает дело и пресекает всякие пересуды – а то у нас горазды языком попусту молотить. – Князь на секунду задумался. – Обрадовал ты меня, молодец, и достоин награды. Вон, шубу соболиную видишь? Жалую ее тебе, чтобы не замерз – холодно тут у нас, это тебе не Рим.

На этом аудиенция закончилась.

При выходе из дворца Николай увидел, как некий мужик, судя по одежде из кухонных, безжалостно охаживает плетью худенького мальчишку лет двенадцати, а тот только уворачивается и повизгивает.

– За что он его так? – спросил Николай у Хромого.

– Сейчас узнаем.

Боярин подошел к экзекутору.

– Ты что отрока обижаешь?

– Да вот, послали на кухню, а он дежу с тестом опрокинул, – пояснил тот, продолжая избивать мальчика.

– Смотри, не покалечь, – сказал боярин, демонстративно нахмурив брови.

В разговор неожиданно вмешался Николай:

– На вот возьми и отпусти мальчишку. – Он протянул мужику монету.

– Спасибо, барин. – Мужик поклонился и пинком отшвырнул малого. – Кыш отсюда!

– Добрый ты, – сказал Хромый, когда они вышли за ворота.

– Смотря к кому, – возразил Николай.

* * *

– Государь. Послы италийские от святейшего папы римского Сикста Четвертого прибыли из Рима, – провозгласил церемониймейстер.

Заиграла музыка, застучали барабаны, двери распахнулись, и пламя свечей колыхнулось от легкого сквозняка. Великий князь сидел на троне из резного дерева, одетый в парадное одеяние, и с высоты своего положения с интересом наблюдал за разыгрываемым действом. Для себя он уже все решил, а происходящее он воспринимал как некий шутовской спектакль, который необходимо досмотреть до конца.

От входа в чертог до подножия трона лежала ковровая дорожка. Вдоль дорожки стояли бояре и лица, приближенные к государю. В зал вступила высокая делегация. Николай пристроился сзади, между сундуками с приданым. На лицах послов, несмотря на торжественность момента, застыла гримаса страха – при въезде в город их встретила возбужденная толпа, которая ругалась, плевалась и призывала «побить безбородых». «Разве поймешь этих русских – возьмут и порешат прямо здесь, если что не понравится. Вон стоят с секирами, и лица у них разбойничьи».

Делегация остановилась посередь зала, между двумя прелатами выставили треногу из кованого металла, на которую водрузили портрет невесты. Один из прелатов сдернул с парсуны покрывало и провозгласил.

– Зоя, девица, дочь Фомы, единоутробного брата басилевса Константина Палеолога. Святейший папа римский Сикст Четвертый предлагает ее в жены.

Князь сошел с трона, подошел к портрету, с минуту постоял, с интересом разглядывая изображенную там девушку, а потом улыбнулся и сказал:

– А что, ладная девка!

По залу пошел шепоток, присутствующие пытались понять скрытый смысл государевых слов: шутит ли или правду глаголет… Тем временем Иван вернулся на трон и, окинув взглядом зал, сказал:

– Ну, кто что скажет?

Толпа примолкла, возникла пауза, но ненадолго. Раздались отдельные реплики.

– Да как же без смотрин! А может, она кривая или горбатая? На парсуне не разглядишь! – воскликнул боярин, тряся всклокоченной бородой.

– А говорят, что они своим младенцам волчью титьку дают сосать, – ехидно заметил другой и гаденько захихикал.

Иван жестко одернул смехача:

– Про нас они тоже рассказывают, что мы в норах живем и ежами питаемся. Пустое это.

Вперед выступил боярин Мамонов, поцокал языком, глядя на портрет, и заявил:

– Принцесса-то она принцесса. Да кончился Константинополь, османам он принадлежит. И какое приданое возьмешь за этой невестой – ни золота, ни земли?!

Иван ответил с презрительной усмешкой:

– Ваш промысел сразу виден: дать бы вам по кошелю гривен, так вы бы меня хоть на кобыле женили.

В толпе раздались смешки: «Хорош государь! Как он его срезал – прямо под корень!»

Слово взял Филипп, митрополит Московский и всея Руси.

– Папа римский умысел имеет – он хочет единую греко-латинскую церковь, чтобы вся Русь ему в ноги кланялась. Подумай, Иван Васильевич – невесту для того и посылают, чтобы нас всех перекрестить наоборот.

Князь слегка поморщился. Слово митрополита имело вес, и могли возникнуть непредвиденные сложности. «Старый стал, потерял чутье, да и откуда ему знать, что мне невеста привезла в качестве приданого. Не эти же сундуки с барахлом!»

– Это папа Сикст хочет, но хочет ли Софья? Она православная по рождению. Не свою же голову святейший ей переставит.

Великий князь назвал принцессу Софьей. Умышленно или случайно?

В зале вновь раздались смешки.

– Но говорят, что она получила униатское воспитание, – не отступал митрополит.

– Она получила образование, а как была, так и осталась православной. Сие я точно знаю. Это вы тут пребываете в темноте своей, да слухами друг другу уши греете.

Толпа возбудилась, раздались отдельные выкрики, разгорелись жаркие споры. Иван некоторое время наблюдал за возникшим мельтешением, а потом акцентированно ударил ладонью по подлокотнику трона.

– Тихо! Я слово держать буду.

Иван Васильевич встал. В зале наступила исключительная тишина. Все взоры были устремлены на князя.

– Ведомо вам, за какое дело радею я – за усиление земли русской. Я на том и крест целовал. А посему для укрепления великого Московского престола и спокойствия всего христианского мира беру в жены Софью из рода Палеологов, басилевсов Константинополя. Такова моя воля.

Так Зоя Палеолог превратилась в Софью и приобщилась к династии Рюриковичей.

Зал настороженно молчал, осмысливая решение государя.

– Что примолкли? – спросил Иван Васильевич, весело глядя на притихших подданных.

Вперед вновь вышел боярин Мамонов.

– Да кто скажет – все боятся. А я вот не боюсь сказать: как бы смута не случилась, государь.

Князь остро посмотрел на боярина, поднялся с трона и сказал с усмешкой:

– Я пошел – дел невпроворот. А вы сидите и бойтесь. Особенно ты, Григорий Иванович, бойся, коль о смуте заговорил. Мы смутьянов не жалуем.

Он не торопясь прошелся по ковровой дорожке, обогнул застывшее посольство с портретом на треноге и покинул тронный зал. Линия судьбы Русского государства колыхнулась и устремилась в неизведанные дали, изменив направление.

* * *

Сержио, толмач, прижившийся при Московском дворе, уговорил Николая посетить русскую баню. Они быстро подружились, им нравилось говорить сразу на трех языках, как захочется: на латыни, на греческом и на русском. Баня у Николая не вызвала особого восторга – «пытка какая-то!».

– Ты просто не привык, – увещевал его Сержио.

После парной, лежа в отведенных ему покоях в расслабленном состоянии, Николай почувствовал необычную легкость в теле, пьянящий восторг и четкость течения мыслей.

«А может быть, и вправду не привык? – подумал он. – Придется привыкать».

Он ни на секунду не сомневался, что свадьба сладится, а он, Николай, останется при хозяйке.

В дверь робко постучали.

– Войдите!

В комнату заглянул слуга.

– Там тебя, барин, какой-то мальчишка добивается, говорит, что очень важно.

Николай набросил подаренную князем шубу и вышел на двор. Рядом с двумя стражниками стоял мальчик, тот самый, которого он спас от экзекуции.

– Пускай подойдет, – приказал Николай. – А вы идите себе – сам разберусь.

Стража удалилась, отрок же начал тараторить, захлебываясь словами. А рассказал он такое, что с Николая мигом слетела расслабленность. Поведал мальчик, что их посольство собираются перебить на обратном пути в Рим.

– Сам слышал, как Петька Чалый говорил со своими людьми, мол, надо безбородых порешить. А Петька боярину Мамонову служит и сам на такое дело не рискнул бы пойти.