— Что мне делать?

Элис откинула голову на спинку кресла, но все тело ее оставалось натянутым как струна, ею владел страх.

Они уже часами сидели вот так здесь — то перебрасываясь словами, то в полном молчании глядя друг на друга и снова отводя глаза в сторону.

Рут не знала, что сказать, — и не потому, что приход к ней Элис со своими бедами поразил ее, и не потому, что она все еще была зла на нее. Она просто старалась быть с ней помягче и ничего не выспрашивать, только слушать — ведь у нее не было ответа на ее вопросы.

Наконец она и сама решилась спросить:

— Почему ты не выйдешь за него замуж?

— Замуж?

— За Роба Фоули. Это же его ребенок. Роб должен жениться на тебе. Так было бы правильно.

— Нет.

— Почему?

Элис только вскользь, мимоходом, словно это не имело отношения к ней, упомянула в разговоре имя кузнеца.

Рут не знала, как давно они встречались, что было между ними.

— Он не женится на мне. Да это и не имеет значения. К чему это?

— Но если ты любишь его… если он любит тебя и к тому же у тебя будет ребенок…

— Он меня не любит.

— Он так сказал?

— Он сказал: «Какое мне до этого дело, голубушка? Другие приходили сюда за тем же самым. Очень может случиться, что еще кто-нибудь придет». Я это знала. Я ничего другого и не ждала.

— Но это же гадко.

— Нет. Это правда. По крайней мере он говорит правду. Он никогда не уверял, что любит меня. Он даже не притворялся.

— Но он жил с тобой.

— О Рут! Ты совершенно ничего не понимаешь ни в чем, да?

— Возможно. Но я знаю, как должно быть между мужчиной и женщиной.

— У тебя был Бен.

— Да.

— И кроме него, никого? Никогда?

— Мне никто, кроме него, никогда не был нужен.

— Думаешь, я этого не понимаю? И ведь то же самое можно сказать и про него.

Ее голос снова зазвенел, в нем опять звучала зависть и прежняя враждебность.

— Прости меня.

— А за что? Бен умер. Ты знаешь про него. Я знаю про другое.

— Но что будет с тобой? Ты любишь Роба?

Элис промолчала, постукивая пальцами по краю стула. Рут растопила камин — первый раз за эту зиму, — принесла ясеневые поленья, которых наготовил Бен за неделю до смерти, аккуратно уложила их крест-накрест — в точности так, как он учил. Но едва она поднесла к ним огонь, как у нее защемило сердце, и, когда огонь разгорелся и голубые языки пламени начали лизать поленья, обвиваясь вокруг них, словно змеи, чувство вины пронзило ее. Ведь она жгла, уничтожала еще одну частицу прошлого, прошлой жизни. И сейчас все превратится в дым, исчезнет безвозвратно.

Но они сидели у очага, и он обогревал их, и, когда говорить было не о чем, можно было смотреть на огонь, а запах горящих поленьев навевал воспоминания.

Элис сказала:

— Мне кажется, что я никогда никого не любила, кроме Бена, кроме моего брата.

Ее слова поразили Рут. Но потом пришло нежданное чувство понимания, тепла и облегчения. Так вот почему, значит, Элис никогда не любила ее, чуждалась, старалась принизить. Вот оно что. Виной всему ее любовь к Бену. Ведь Рут отняла его у них.

Но любовь к Бену была вместе с тем и узами, связавшими их, — первыми узами в жизни Элис. Но прежде чем она осознала это и смогла принять, Бен умер.

А теперь Элис ждала ребенка от человека, которому не было до нее дела. Зачем она, вообще-то, связалась с ним? Раз не было там ни любви, ни даже взаимной симпатии, то что же тогда могло соединить их?

— Ты что, не понимаешь, каково это — жить в нашем доме? Ты не в состоянии себе этого даже вообразить? Как я ненавидела этот дом, годами ненавидела, годами! Один только Бен умел заставить почувствовать себя там как дома, почувствовать, что и там можно быть счастливой. Быть самой собой. А потом он умер, и не осталось ничего. Остались вечно плачущая и причитающая мать и отец — а какой кому от него толк?

— А Джо…

— Джо? Он еще ребенок.

Нет, подумала Рут, о нет! Джо понимал все куда лучше любого из них. Но она промолчала об этом.

— И все эти годы я должна была сидеть и выслушивать, что она мне втолковывала. Какие планы она для меня строит, кем я должна стать, что готовит для меня судьба. Она не хотела дать мне жить своей жизнью, ей нужно было, чтобы я жила по ее указке, так, как нравится ей, чтобы я была такой, какая ей угодна. Она никогда не знала, что я такое на самом деле. Да и ни про одного из нас она не знала ничего. Она называет меня гордячкой. Ну а сама-то она кто? Что все время клокочет там у нее внутри, как не гордость? Да, я должна была сделать что-то, вырваться оттуда, уйти куда-то. Мне было все равно куда. Лишь бы показать ей, что я могу идти своим путем.

— Понятно.

Да, Рут ясно понимала, что творилось там, в этом доме, почему Элис назло и с отчаяния ушла к Робу Фоули, кузнецу, хотя и не ставила его ни в грош. Но он был именно тем, что презирала Дора Брайс, — человеком, который, на ее взгляд, недостоин был даже поклониться ее дочери.

Но вот оказалось, что Элис понесла от него, и ее выгнали из дома и приказали никогда не возвращаться в Фосс-Лейн: пусть делает что хочет, родит ребенка или не родит, пусть живет как знает, найдет себе друзей, дом, мужа или останется одна. Дору Брайс это не интересовало.

— Она кричала и визжала не умолкая: «Вон отсюда, вон!» И не желала слушать, что говорил отец, — а он хотел, чтобы я осталась. Он хотел покоя. «Лишь бы в доме был покой». Ему не было стыдно за меня. Но она сказала: «Вон из дома!» А я даже рада была уйти. Не такой это дом, чтобы торчать в нем дог конца жизни.

Элис закрыла глаза. Лицо ее было бледно от изнеможения, кожа туго обтягивала скулы. Рут думала, как могут люди так поступать — выгнать родное дитя из дома,