«Пожалуйста, — в отчаянии думал он, — пусть это случится, пусть случится исцеление, пожалуйста!»

Удивительно, но Брендан впервые почувствовал, как таинственная энергия переходит из него в раненого. Она обрела внутри Брендана форму и вырвалась из него, словно он был прялкой, а чудесная сила — нитью, которую он сотворял. Энергия возникала точно так же, как под крутящимся колесом прялки из бесформенной массы получается прочное волокно, а раненый был шпинделем, на который наматывалась его чудодейственная сила. Но Брендан чувствовал себя не просто одиночной машиной, выдающей единственную жалкую ниточку. Он ощущал внутри себя миллиард колес, вращавшихся с такой скоростью, что в воздухе стояли свист и шипение, когда они производили на свет миллиард иллюзорных и невидимых — но прочных, очень прочных — волокон.

И еще он был ткацким станком, потому что использовал эти бесчисленные нити божественной силы, чтобы сплетать из них целительную материю. Имея дело с Эмми Халбург и Уинтоном Толком, он не знал, что обладает целительной силой, но сейчас остро ощущал, как латаются порванные ткани раненого незнакомца. Он почти что слышал стук педального привода, хлопки рейки, вбивающей нити на место, бёрда, загоняющего уто́к в плетение, ремизов, направляющих основу ткани, челнока, мельтешащего, мельтешащего, мельтешащего…

Он не только начал осознавать свою власть над смертью, но и чувствовал, как в нем растет магическая сила, понимая, что его целительные способности теперь в десять раз сильнее, чем в то время, когда он спас Уинтона, а завтра будут еще вдвое сильнее. И действительно, глаза незнакомца через несколько секунд обрели осмысленное выражение и моргнули. Подняв руки над раной, Брендан был вознагражден зрелищем, от которого у него перехватило дыхание и возрадовалось сердце: кровотечение прекратилось. Еще больше его поразила пуля, которая появилась из тела человека, словно выдавленная изнутри, — вышла из входной раны, освободилась от плоти с всасывающим звуком. Сияя влажно-тусклым глянцем, пуля вывалилась из живота, и рваное отверстие тут же начало зарастать. Казалось, Брендан видит не процесс исцеления реальной раны, а ускоренную перемотку видеозаписи с исцелением.

Он быстро прикоснулся к ране поменьше, на плече, и сразу же почувствовал вторую пулю: та вошла не так глубоко, как первая, и торчала из разорванной плоти. Пуля давила на его ладонь, выворачивалась.

Победная дрожь прошла по телу Брендана. Он почувствовал желание поднять голову и рассмеяться посреди хаотической ярости бури, посреди темноты, потому что хаос и мрак смерти потерпели поражение.

Взгляд раненого полностью прояснился, он посмотрел на Брендана сначала с изумлением, потом с узнаванием, потом с ужасом.

— Стефан… — сказал он. — Отец Вайкезик…

Знакомое и любимое имя на устах совершенно постороннего человека испугало Брендана, наполнило необъяснимым ужасом за своего настоятеля и наставника.

— Что? Что такое с отцом Вайкезиком?

— Ему нужна ваша помощь, больше, чем мне. Скорей!

Несколько секунд Брендан не мог понять, что говорит ему этот человек. Потом, неожиданно пронзенный страхом, он вдруг понял, что за рулем обстрелянного из автомата джипа, вероятно, сидел его настоятель. Но как? Как он мог попасть сюда? Когда? Зачем? Что собирался здесь делать?

— Скорей! — проговорил незнакомец.

Брендан вскочил, развернулся к солдату и полковнику Фалкерку, наблюдавшими за ним, протиснулся между ними, поскользнулся на снегу, ударился о передний бампер джипа. Держась за машину одной рукой, он быстро, как только мог, обогнул ее, оказавшись у водительской дверцы с другой стороны, дернул ручку. Дверца не открывалась. Казалось, она была заперта. Или повреждена огнем. Он в панике дернул ручку сильнее, та не поддавалась, еще сильнее — по-прежнему ничего. И тогда Брендан приказал ей открыться; послышались визги и скрежет искалеченного металла, и дверца повернулась на перекошенных петлях. Тело, лежавшее на рулевом колесе, заскользило наружу.

Брендан ухватил отца Вайкезика, стащил его с водительского сиденья, положил на холодное снежное одеяло. С этой стороны машины света было меньше. Несмотря на темноту, он видел глаза настоятеля и будто услышал — будто издалека — собственный голос, полный невыносимой боли: «Боже мой, Господи, нет! Нет!» У настоятеля церкви святой Бернадетты были пустые, невидящие, неподвижные глаза, не способные разглядеть ничего в этом мире, прозревавшие что-то далекое и потустороннее. «Нет, пожалуйста!» Брендан увидел входное отверстие от пули, вошедшей в голову близ угла правого глаза и вышедшей где-то за ухом. Эта рана не была смертельной — умер он от другой: жуткая дыра у основания горла, полная растерзанной плоти и застывшей крови.

Брендан положил дрожащие руки на искалеченное горло Стефана Вайкезика и почувствовал, как внутри его снова протягиваются силовые нити, миллиард волокон разного цвета и разной прочности, невидимые, но способные создать уто́к и основу прочной и гибкой ткани, настоящей ткани жизни. А потом он погрузил свои руки в холодеющее тело человека, которого так сильно любил и уважал, и попытался при помощи своего таинственного дара сплести из этих нитей материю для восстановления ткани жизни.

Но очень скоро он понял, что чудесное действо требует совместной работы целителя и исцеляемого. Ему стало ясно, что он неправильно понимал этот процесс, считая себя и прялкой, дающей нити силы, и станком, который сплетает их в материю жизни. Пациент должен был сам стать станком, ткущим нити, которые дает Брендан. Исцеление, как ни странно, было двусторонним процессом. А в Стефане Вайкезике больше не было станка жизни: священник умер в считаные секунды, был уже мертв, когда Брендан подбежал к джипу, поэтому его многочисленные нити, имеющие целительную силу, путались и без пользы связывались в узлы, не способные соединить поврежденную плоть. Брендан мог исцелять раненых и лечить больных, но не мог сделать того, что было сделано с Лазарем.

Громкое, глухое рыдание сотрясло его, потом еще раз. Но он отказывался сдаваться отчаянию. Он упрямо замотал головой, отрицая свою потерю, проглотил очередное рыдание и удвоил усилия, исполненный решимости оживить мертвого, хотя и знал, что это невозможно.

Он смутно осознавал, что какие-то слова слетают с его губ, но прошла минута или две, прежде чем он понял, что молится, как молился много раз в прошлом, но не в последнее время: «Мария, Матерь Божия, молись о нас; Матерь Пречистая, молись о нас, Матерь Пренепорочная, молись о нас…»

Он молился не рефлекторно, не бессознательно, а горячо, с глубокой сладостной уверенностью, что Матерь Божия услышит его отчаянные крики и его новообретенные способности вместе с вмешательством Непорочной воскресят отца Вайкезика. Если он и потерял веру, то в этот темный миг она вернулась к нему. Он верил всем своим сердцем и разумом. Если отца Вайкезика забрали по ошибке, раньше срока, и если Дева передаст эту мольбу, орошенную собственными слезами, Тому, кто никогда не может отказать своей Матери, если Она попросит о чем-то во имя любви, разрушенная плоть станет целой, и настоятель вернется в этот мир для завершения своей миссии.