Но тот факт, что мы знаем, как на этот вопрос смотрел евангелист, не объясняет его; трудности, заложенные в нем, становятся еще более очевидными. Если ученикам дано знать тайны Царства Небесного, то почему Иисус объясняет им эту притчу? Именно потому, что это знание дано им, — отвечает Неандер. Но либо они должны были понять притчу заранее, либо, если это не так и они все же нуждаются в особом толковании, тогда они ничем не отличаются от людей, и мы не понимаем, почему им дано знать тайны Царства Небесного. Это действительно настолько непонятно, что Кальвин должен сказать, что в них нет никакой причины, почему им была дана эта «привилегия».

Матфей вообще ничего не объясняет. Ибо знаем ли мы, почему Иисус вдруг переходит к объяснению притчи, ведь он только что похвалил просвещенных учеников, до этого превозносил их силу знания, а ученики только спросили его, почему он говорит с людьми притчами? Там, где так много, где все необъяснимо, бессмысленно спрашивать, почему Иисус все же произносит перед народом три притчи, если никто не может понять их смысл.

Возможно, оригинальный рассказ, который Матфей лишил смысла, соединив его с непонятными элементами, разрешит возникшие трудности.

2. Первоначальное повествование

То, что в сочинении Луки нет первоначального рассказа, уже отмечалось, а также следует из следующего обстоятельства. Лука сохранил форму первоначального рассказа в той мере, в какой он позволяет ученикам спросить, что «означает сия притча», которую только что рассказал Иисус, но позже, когда Иисус замечает, что им дано познать тайны Царства Божия, а другие не имеют глагола в притчах, так что не видят зрячими глазами, и когда он теперь без лишних слов вводит толкование притчи словами: Притча же сия есть, — мы должны удивляться, что он не называет заметным то, что он должен дать ученикам объяснение, которое не должно было быть для них необходимым. Марк, как первый, знал, что этот переход неизбежно необходим для толкования притчи, и потому заранее позволяет Господу с удивлением спросить: вы не понимаете этой притчи? А как ты хочешь понимать все притчи?

Луке не позволили скопировать этот отрывок, потому что он придал притче о сеятеле новое отношение и не позволил слишком долго концентрировать внимание на учениках; Матфею же еще меньше позволили скопировать его, потому что он только что написал блаженство просветленных учеников и тем самым увеличил славу их глубокого прозрения. Последовательным с его стороны было и то, что он позволил ученикам спрашивать не о смысле притчи, а о причине, по которой Иисус говорил притчами. Однако и Лука, и Матфей изменили лишь половину первоначального рассказа, а именно: включили в свое изложение другие, существенные его части и тем самым внесли ту путаницу, с которой мы познакомились.

Если теперь задаться вопросом о смысле первоначального повествования, то можно уступить Вилкену в том, что он понял его наиболее верно: рассуждение о притчах «первоначально имело целью быть первым образцом учения, написанного с учетом учеников для их обучения, почему этот раздел и назван в честь избрания учеников». Отчасти, впрочем, эта точка зрения не является ошибочной, поскольку в ее пользу говорит тот факт, что Иисус так точно толкует притчу о сеятеле и после толкования настоятельно советует ученикам использовать свои способности при слушании подобных лекций — тем не менее, этому противоречит не одна страница самого оригинала. Когда Иисус на вопрос учеников о смысле притчи отвечает: «дано вам знать тайны Царства Небесного», то, согласно такому взгляду на весь отрывок, это должно означать: «более ясное представление о Царстве Божием дается вам через объяснение притчи», и Иисус должен был быть доволен вопросом учеников, так как они тем самым показали свою восприимчивость и выдали свою жажду знаний». Противоречие же в том, что ученикам дано знать тайны, а народу все это преподносится в притчах, так что он не видит зрячими глазами, это противоречие может быть основано только на предположении, что народ не понимает притч, но что их смысл очевиден для учеников с самого начала. Без этого предположения контрпредложение было бы необоснованным, и, действительно, Иисус сам выражает это, когда удивляется, что ученики не поняли притчу. Тогда даже Марк представляет дело так, что притча предназначена только для народа: народ должен услышать истину в такой форме, «чтобы» не познать ее, и только благодаря случайному, неожиданному для самого Господа обстоятельству, что ученики не поняли притчу, они также оказываются втянутыми в это дело. В противном случае, однако, притчи с самого начала предназначены для толпы: Иисус хочет научить их и учит даже после диалога с учениками, рассказывая им еще две притчи. Наконец, несоответствие было бы еще и в том, что притча о сеятеле не имеет ни малейшего отношения к формальному намерению Иисуса обучить учеников пониманию притч или привести их к пониманию «Слова»: далекая от этого формального рассмотрения, она скорее предназначена для описания того, как семя божественного Слова, в зависимости от почвы, которую оно находит, присваивается практически и для жизни и приносит плоды. Две другие притчи имеют столь же мало отношения к той формальной тенденции, которую Вильке находит в докладе и должен находить в нем, обосновывая отдельные повороты доклада.

Первоначальный доклад тоже растворяется в своем противоречии — судьба, которая будет завершена при более внимательном рассмотрении отдельных сторон этого противоречия.

Притчи должны быть представлены только для формальной тенденции. Поэтому Иисус наставляет учеников, чтобы они использовали свои способности, слушая такую лекцию: пусть светят, ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным; кроме того, какой мерой они меряют, такой и им отмерено будет, т. е. «когда услышат, то и тогда дано будет им», ибо кто имеет, тому дано будет, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. Оба увещевания, таким образом, все же имеют особое оправдание, но оба раза весьма непростительное, поскольку сами по себе не соответствуют случаю. Если ученикам прежде всего предлагается использовать свой дар понимания, то оправдывающее утверждение, что нет ничего тайного, что не открылось бы, не подходит к этому, поскольку — хотя свет или способности учеников должны быть тайными, что обязательно откроется — оно перескакивает на субъективную способность и указывает на необходимость, с которой должна открыться объективная истина. С другой стороны, не совсем уместно, чтобы это увещевание было представлено в изречении о том, что свой свет нужно ставить не под куст, а