влияние на восприятие неравенства и особенно на процессы семейной передачи. Китай только недавно вышел из серьезного травматического опыта, в котором попытка прервать воспроизводство неравенства между поколениями приняла особенно радикальную форму в виде ареста и остракизма всех, чье семейное происхождение было каким-либо образом связано с бывшими имперскими помещиками или интеллектуальными классами. Значительные слои китайского общества, включая большую часть современного правящего класса, видели, как во время "культурной революции" были убиты или подверглись жестокому обращению дедушки и бабушки или другие родственники. После столь жестокого отказа от процесса передачи знаний, за который так много семей дорого заплатили, логика накопления вновь утвердилась в Китае, по крайней мере, на данный момент.

В романе "Братья" (2006) китайский писатель Ю Хуа описывает пересекающиеся судьбы двух братьев, чтобы рассказать о радикальной трансформации ценностей в Китае со времен Культурной революции (когда потомков бывших помещиков выслеживали, а целомудрие пропагандировалось) до 2000-х годов, когда не было ничего, что нельзя было бы купить или продать. Это и фабрики, и земля, которую жадные местные партийные чиновники охотно обменивали на деньги, и фальшивые груди и девственные плевы, использовавшиеся для изготовления участниц конкурса красоты девственниц для услады нового китайского человека, который стремился нажиться на всем, что предлагал мир, не говоря уже о том, чтобы набить карманы организаторов конкурса. Как только экономика была открыта, а предприятия приватизированы, было объявлено "все, что угодно" до тех пор, пока региональная статистика ВВП продолжала расти. Ли Гуантоу (в английском переводе его называют Лысый Ли) и Сон Ган, родившиеся в 1960 году, - сводные братья. Ли явно менее честный из них, и именно он становится миллиардером. В 1980-х годах он начинает заниматься металлоломом, перерабатывая металл и изготавливая картон, в 1990-х зарабатывает состояние на продаже подержанных японских костюмов (которые приходят на смену немодным пиджакам Мао), а в 2000-х становится мультимиллионером, который одевается в Armani и подумывает о том, чтобы оплатить поездку на Луну на космическом корабле. В конце концов, однако, он кажется почти более симпатичным, чем Сонг Ганг, который позволяет себе разбиться о развивающуюся систему.

Культурная революция (1966-1976), которая тяжело переживается обоими братьями, изображается как попытка перестроить сознание, возложив на козлов отпущения вину за то, что коллективизация сельского хозяйства и промышленности не дала ожидаемого Великого скачка вперед в 1950-х и 1960-х годах. Отца Сонга, который является гордостью и радостью обоих мальчиков благодаря своей красной повязке и энтузиазму коммунистов, вскоре арестовывают, а в доме семьи проводится обыск. Будучи сыном помещика и сам учителем, отец Сонга олицетворяет собой бывший правящий класс, который (знает он об этом или нет) саботирует революцию, потому что презирает народ, о котором ничего не знает. Красная гвардия ставит своей задачей напомнить отцу мальчика, что именно через культурные и идеологические преобразования Китай искупит свое глубоко неэгалитарное прошлое. При всем своем идеологическом рвении, красногвардейцы также проявляют чутье к практическим реалиям: когда они приходят обыскивать дом, они опустошают все шкафы в поисках документов на землю, "готовых к вытаскиванию в случае смены режима". Они их не находят, но Сон Фанпина все равно линчуют. Два мальчика, которым помогает Тао Цин, везут его тело домой на телеге по улицам города Луи. Помимо драматизма этой истории, книга позволяет читателю оценить масштабы тревожной политико-идеологической трансформации, которая в течение нескольких десятилетий привела от Культурной революции к китайскому гиперкапитализму, От социалистических карамелек "Белый кролик", которые радовали мальчишек в конце 1960-х и начале 1970-х годов (когда только командующий округом Народной армии имел право на новый велосипед), до "великой национальной золотой лихорадки" 1990-х годов с ее сочными деловыми сделками, и, в конечном счете, до сегодняшнего Китая, в котором новые богатые миллиардеры мечтают о путешествии на Луну.

О китайской модели и трансцендентности парламентской демократии

Кроме того, следует отметить, что китайский режим выживает, используя слабости других моделей. Научившись на неудачах советского и маоистского режимов, китайцы не намерены повторять ошибки западных парламентских демократий. В этом отношении весьма поучительно почитать официальную газету режима, Global Times, особенно после референдума по Brexit и избрания Дональда Трампа. Там можно найти пространные и многократные обличения националистических, ксенофобских и сепаратистских отклонений Запада, а также взрывного коктейля из вульгарности, реалити-шоу и менталитета "деньги - король", к которому неизбежно приводят так называемые свободные выборы - вот вам и чудесные политические институты, которые Запад хочет навязать остальному миру. В статье также подчеркивается уважение, с которым китайские лидеры относятся к другим мировым лидерам, особенно к лидерам африканских стран, которые президент США, предполагаемый "лидер свободного мира", назвал "дырявыми странами".

Читать все это поучительно и заставляет задуматься о предполагаемом цивилизационном и институциональном превосходстве западных электоральных демократий. В идее о том, что "западные" демократические институты достигли какого-то уникального и непревзойденного совершенства, явно есть что-то абсурдное. Парламентский режим со всеобщим избирательным правом и выборами каждые четыре или пять лет для выбора представителей, которые затем имеют право принимать законы, является специфической, исторически обусловленной формой политической организации. Она имеет свои достоинства, но также и свои пределы, которые должны постоянно подвергаться сомнению и преодолеваться. Среди критических замечаний, традиционно высказываемых в адрес западных институтов коммунистическими режимами, такими как российский и китайский, два заслуживают особого внимания. Во-первых, равные политические права иллюзорны, когда средства массовой информации захвачены властью денег, что дает богатым контроль над умами и политической идеологией и, таким образом, имеет тенденцию увековечивать неравенство. Вторая критика тесно связана с первой: политическое равенство остается чисто теоретическим, если способ финансирования политических партий позволяет богатым влиять на политические платформы и политику. Опасения, что богатые захватят политический процесс, особенно сильны в Соединенных Штатах с 1990-х годов и еще более усилились после того, как Верховный суд выпотрошил американские законы о финансировании избирательных кампаний. Однако на самом деле проблема гораздо шире.

Действительно, последствия того, как финансируются СМИ и политические партии, никогда не были полностью продуманы. Конечно, многие страны приняли законы, направленные на ограничение монополии СМИ и регулирование политического финансирования. Но эти законы зачастую совершенно неадекватны, они далеко не соответствуют тому, что требуется для обеспечения равного участия в политике, не говоря уже о многочисленных неудачах, которые потерпели попытки регулирования в последние десятилетия (особенно в США и Италии). Однако, опираясь на уроки истории, можно найти новые подходы, включая идею создания некоммерческих медиакомпаний с широким участием населения и работу над обеспечением равенства в финансировании политических движений. Я вернусь к этим вопросам в четвертой части.

В любом случае, захват СМИ или политических партий силами