не осознавали, какие огромные субсидии они предоставляют как бизнесу, так и политикам. Вода тоже распределяла доходы по восходящей. Предприятия потребляли гораздо больше воды, чем домохозяйства, но платили пропорционально меньше, а система оплаты была настолько непрозрачной, что оставляла возможность для переговоров и взяток. Уровень потребления воды в Чикаго был одним из самых высоких в стране, несмотря на то, что система частично исключала беднейших чикагцев, которые все равно прибегали к помощи общественных насосов.43

Эта система достигла совершенства с избранием Картера Харрисона мэром-демократом. Харрисон и городской совет, особенно влиятельный Финансовый комитет, гарантировали низкие налоги, оставляя капиталистам возможность сосредоточиться на зарабатывании денег. В 1885 году Чикаго занимал последнее место среди тринадцати крупнейших городов страны по налогам на душу населения. Общественные системы водоснабжения возникали не везде; иногда, как в Сан-Франциско, система была частной монополией, которая давала откаты политикам, но принцип низких налогов оставался тем же. Варианты компромисса появились по всей стране. Когда в 1870-х годах Честный Джон Келли укрепил контроль над Таммани-холлом, он заключил непростой мир с бизнесменами, "Ласточкиными хвостами", возглавляемыми в то время Сэмюэлем Тилденом, которые пытались и не смогли лишить избирателей Келли права голоса.44

III

Даже сдерживаемый и одомашненный огонь создавал дым, но его количество и вид зависели от топлива. В этом и во многом другом города оставались укорененными в мире природы. Чикаго, как и Питтсбург, использовал каменный уголь - благословение и проклятие этого региона. Одни только угольные пласты вокруг Питтсбурга, провозгласил Джеймс Партон в 1868 году, стоили всего золота, добытого на шахтах Калифорнии за тысячу лет. Расположенный рядом с реками и "полудюжиной железных дорог", уголь приводил в Питтсбург железо и медь для выплавки, поскольку минералы можно было дешевле доставить к углю, чем уголь к ним.45

Питтсбург казался американским Манчестером. Этот британский город с его мрачными сатанинскими мельницами стал противоречивым символом индустриализации викторианской эпохи. Ни один город в мире не обладал такой же способностью одновременно ужасать и поражать. Когда Алексис де Токвиль блестяще описал Манчестер, его метафоры были органическими и экологическими, но вряд ли пасторальными: "Из этой грязной канализации вытекает величайший поток человеческой промышленности, чтобы оплодотворить весь мир. Из этой грязной канализации течет чистое золото". Это было то, что американцы боялись повторить. Питтсбург, по мнению посетителей, был "адом со снятой крышкой".46

Если Питтсбург был адом, то Партон и жители города казались Поллианнами в аду. Здесь царили ангелы, а не сатана. Дым и грязь Питтсбурга стали его лейтмотивом, но он подчеркнул "законные триумфы мастерства, стойкости и терпения". Жители города утверждали, что довольны своей участью. Они превращали "продукты пенсильванских холмов и гор... в богатство" и распространяли его по всему миру. "Лучшее применение", которое американцы нашли для земель вдоль рек Аллегани и Мононгахела, "разрушило поразительную красоту пейзажа".47

Партон буквально осматривал Питтсбург в темноте: летом "каждая улица, кажется, заканчивается огромной черной тучей, и повсюду царит зловещая темнота, которая надвигается на сцену при приближении бури". В ноябре он не мог определить, когда взошло солнце, а газовые лампы должны были гореть даже в полдень. Повсюду стоял дым - дым от фабрик, дым от коксовых печей, дым от печей и топок. Это создавало очевидные проблемы и проблемы со здоровьем, не распознанные до конца. Женщины проводили "свою жизнь в бесконечной, неэффективной борьбе с вездесущей чернотой". Ни мужчины, ни женщины не уделяли особого внимания одежде: в "вечно падающей саже" не было смысла. Юридическая проблема заключалась в том, что практически невозможно было связать конкретную частицу сажи с конкретным загрязнителем, что делало закон о вреде загрязнения неэффективным.48

В отношении дыма Партон был сардоничен, но то, что звучало как сатира, повторяло реальное мнение некоторых жителей Питтсбурга. У дыма были "свои неудобства", но он боролся с миазмами. Жители считали, что он убивает малярию, которая, по их мнению, возникает из-за болот. Он спасал зрение, уменьшая блики. Дым не был злом, он был благословением, и жители Питтсбурга утверждали, что живут дольше всех в мире. Прежде всего, это был знак процветания. Однако Партон отметил, что по мере усиления дыма жители, которые могли себе это позволить, переезжали все дальше и дальше от города, чтобы избежать вреда, который он наносил. Те же, кто жил рядом с мельницами, жили среди дыма, оглушительного грохота и периодических взрывов.49

Дым от битуминозного угля также был флагом процветания Чикаго. Хэмлин Гарланд вспоминал о своей первой поездке в 1880-х годах, когда он увидел из окна поезда "огромное облако дыма, которое охватывало весь восточный горизонт, и это, как мне сказали, было парящим знаменем великого и мрачного внутреннего мегаполиса". Не все радовались таким признакам процветания. Президент Хейс писал в своем дневнике о "веке нефти, угля, железа, железных дорог, внезапно приобретенных огромных состояний: дым и пыль, покрывающие, скрывающие или уничтожающие красоту пейзажа. Грубые, жесткие, материальные вещи". Борьба с дымом пустила корни, особенно в женских клубах, но не достигла значительного прогресса вплоть до двадцатого века.50

На Востоке дым выглядел несколько иначе, потому что уголь был другим. В Филадельфии, Нью-Йорке и Бостоне использовался антрацит, который, хотя и стоил дороже, имел большую плотность энергии и горел чище, чем битуминозный уголь. Уильям Дин Хоуэллс, живший в то время в Кембридже, писал своей сестре из Огайо, которая никогда не видела антрацитового огня, что его "веселый, злобный жар - этакий веселый дьявол... делает комнату очень теплой, не требуя, чтобы его пилили или раскалывали, или даже позволяя бедному благодеянию делать все вокруг черным". Антрацит наносил наиболее ощутимый ущерб окружающей среде: вырубленные холмы, изрезанный шлаковыми отвалами ландшафт, загрязненное водоснабжение, дома и одежда, испачканные угольной пылью.51

И богатые, и бедные жители Чикаго тонули в дыму и дышали загрязненным воздухом, но расширение гидрологической инфраструктуры привело к еще большей сегрегации социальной среды, потому что самые бедные дома по-прежнему реже всего были подключены к канализационным системам и имели прямой доступ к чистой воде. По мере того как Чикаго расширялся, присоединяя к себе близлежащие районы, он расширял существующую структуру районов с достаточным доступом к воде и канализации и районов без такого доступа.

Перемещение ирландских и немецких рабочих в пригороды Чикаго в погоне за небольшими участками и домами отражало общее стремление рабочих-иммигрантов к собственности и независимости, но за это приходилось платить. Ирландцы, как в городах-мельницах Массачусетса, так и в Чикаго, чаще жертвовали образованием для своих детей и потреблением для своих семей, чтобы максимально увеличить число наемных рабочих, суммировать их заработную плату и приобрести право собственности на дом. Заработная плата квалифицированных рабочих на чикагских упаковочных фабриках