же помогают на конюшне и выполняют другие сходного рода обязанности]. Подобно обитателям Альп[2239], «трубочисты, золотари, строители глинобитных хижин, бродяги» — они все трудятся в поте лица и тем не менее не могут добыть даже рубище, чтобы прикрыть наготу или утолить голод куском хлеба. Ибо что еще может принести постыдная нищета, кроме попрошайничества, отталкивающей непристойности, убожества, презрения, однообразного труда, уродства, голода и жажды[2240], pediculorum et pulicum numerum, мух и вшей, как справедливо заметил герой Аристофана[2241]; pro pallio vestem laceram, et pro pulvinari lapidem bene magnum ad caput, лохмотьев вместо одежды и камня вместо подушки; pro cathedra ruptoe caput urnoe, бедняк сидит на разбитом кувшине или на деревянной колоде вместо кресла, et malvae ramos pro panibus comedit, пьет воду, а питается травой и бобами, как свинья, да еще объедками, как собака; ut nunc nobis vita afficitur, quis non putabit insaniam esse, infelicitatemque? и, как завершает свою речь тот же Хремил, отыщется ли такой человек, который, посмотрев, как мы, бедняки, нынче живем, не сочтет нашу жизнь несчастной, горестной и безумной?[2242]

Если бы они жили хоть в сколько-нибудь лучших условиях, нежели всякого рода гнусные негодяи, умирающие от голода попрошайки, бродячие мошенники, обычные рабы и работающие до полного изнурения поденщики, а между тем их постоянно преследуют грабители-чиновники за нарушение законов[2243], тиранят собственные лендлорды; их так стригут и обирают постоянными поборами[2244], что хотя они выбиваются из последних сил, едят впроголодь и подавляют малейшие свои желания — все равно в некоторых странах[2245] они лишены всякой возможности существовать, потому что у них тотчас отбирают последнее; сами усилия, предпринимаемые ими, чтобы выжить, выполнить свой непосильный труд и поддержать свои нищие семьи, заботы и тревоги «лишают их сна» (Сир. 30, 1), так что жизнь становится им в тягость, ибо после всех предпринимаемых ими усилий, непомерных и добросовестных стараний, случись им только ненароком заболеть или ослабеть под бременем лет, — и ни одна живая душа не сжалится над ними; равнодушные, жестокосердые и безжалостные люди оставят их на произвол судьбы; им останется только просить милостыню, воровать, роптать и бунтовать или же умирать от голода[2246]{1759}. Именно такие опасения и боязнь предстоящих страданий побудили некогда древних римлян, умиротворенных Менением Агриппой, взбунтоваться против своих правителей; изгои, объявленные во многих местах вне закона, они подняли оружие мятежа{1760}; во все времена это было причиной беспорядков, ропота, подстрекательств, восстаний, грабежей, бунтов, потрясений и раздоров в государстве, равно как и недовольства, сетований, жалоб, раздражения в каждой семье, ибо у этих людей нет средств жить соответственно своему положению и растить детей; невозможность поступать по своей воле разбивает им сердце. Для лорда нет большего несчастья, нежели когда скудость средств обрекает его на жизнь беднейшего из дворян, а джентльмена — на жизнь простого йомена, одним словом, когда человек не имеет возможности жить соответственно своему рождению и положению в обществе. Бедность и нужда вообще мучительны для людей любого положения, но особенно для тех, кто прежде жил в достатке и преуспевал, а потом вдруг впал в нужду или же, будучи благородного происхождения и воспитан в холе, был потом вследствие какого-нибудь несчастья или случайности низринут в пучину бед[2247]. Что же до остальных, то, поскольку их богатство приобретено подлостью, душа у них обычно соответствующая — как у тараканов, e stercore orti, e stercore victus, in stercore delicium [они зарождаются в дерьме, живут в дерьме и наслаждаются дерьмом]; они родились и жили в непотребстве, а посему и удовольствие получают в непотребстве, так что свалившаяся бедность не слишком их трогает. Angustas animas angusto in pectore versant. [Тяготы бедности сердце ничтожное тщетно стесняют.] Более того, для впавших в нищету немалой причиной мучений служит то, что, как только на них обрушивается эта беда, их тотчас покидают друзья, предавая их забвению и предоставляя своей участи, как поступили некогда в Риме с бедным Теренцием[2248]{1761} его знатные и благородные друзья — Сципион, Лелий и Фурий.

Nil Publius Scipio profuit, nil ei Loelius, nil Furius,

Tres per idem tempus qui agitabant nobiles facillime,

Horum ille opera ne domum quidem habuit conductitiam.

[Ни щедрый Сципион, ни Лелий и ни Фурий —

Три благородных духом, благосклонных друга

Не помогли несчастному жилище обрести.]

И так бывает всегда, Tempora si fuerint nubila, solus eris{1762} [Если же небо твое хмурится, ты одинок]; тогда не от кого ждать утешения или поддержки, nullus ad amissas ibit amicus opes [где изобилье ушло, к тому друзья не спешат], все бегут от него, как от грозящей вот-вот рухнуть на их головы стены. «Бедный оставляется и другом своим» (Притч. 19, 4)[2249].

Dum fortuna favet, vultum servatis, amici,

Cum cecidit, turpi vertitis ora fuga[2250].

Если фортуна — за нас, мы видим, друзья, ваши лица,

Если ж изменит фортуна, гнусно бежите вы прочь.

Но что еще того хуже, стоит человеку впасть в бедность, как все вокруг не скрывают своего презрения[2251], оскорбляют его, притесняют, глумятся над ним, усугубляя тем его беду.

Quum coepit quassata domus subsidere, partes

In proclinatas omne recumbit onus[2252].

Дом, который осел, начинает набок клониться

И на осевшую часть всем своим весом давить.

Более того, бедняки отвратительны даже своим собратьям и ближайшим друзьям. «Бедного ненавидят все братья его» (Притч. 19, 7); omnes vicini oderunt[2253], «бедный ненавидим бывает даже близкими своими (Притч. 14, 20); Omnes me noti ac ignoti deserunt[2254], или, как жалуется герой одной комедии: «Знакомые и незнакомцы — все меня покинули». А самое печальное — то, что бедность делает людей смешными, Nil habit infelix paupertas durius in se, Quam quod ridiculos homines facit{1763} [Хуже всего эта бедность несчастная тем, что смешными / Делает бедных людей], им приходится сносить шутки[2255], насмешки, издевки всех, кто благополучнее их, и притом сносить, не выказывая ни малейшей обиды, чтобы не лишиться последнего пропитания. Magnum pauperies opprobrium, jubet quidvis et facere