привычной пищи хотя бы на один день или даже час, то каково же утратить их навеки? Если так прекрасно жить по своей воле и наслаждаться всем разнообразием предметов, которое предоставляет нам окружающий мир, то каким же несчастьем и бедствием должно это стать для того, кто неожиданно угодит сейчас в лапы испанской инквизиции; быть неожиданно ввергнутым в узилище — ведь это все равно что свалиться с небес в ад. Как он будет потрясен, что тогда с ним станется? Нормандский герцог Роберт[2181], будучи заточен в тюрьму своим младшим братом Генрихом I, ab illo die inconsolabili dolore in carcere contabuit, повествует Мэтью Парис{1729}, стал с этого дня постепенно угасать от горя. Югурта[2182]{1730}, сей доблестный полководец, «привезенный с триумфом в Рим и брошенный затем в темницу, умер, не снеся душевной муки и меланхолии». Солсберийский епископ Роджер[2183]{1731}, второй человек после короля Стефена (тот самый, что построил знаменитый замок со всякими затеями[2184] в Уилтшире), испытывал в тюрьме такие муки голода и все другие бедствия, которые неизбежны для людей такого ранга, что ut vivere noluerit, mori nescierit[2185], он не хотел жить и не мог умереть, пребывая между страхом смерти и мучениями жизни. Наконец, французский король Франциск{1732}, взятый в плен Карлом V, по свидетельству Гвиччардини{1733}, ad mortem fere melancholicus, тотчас впал в едва ли не смертельную меланхолию. Впрочем, все это столь же очевидно, как солнце, и не нуждается ни в каких дальнейших подтверждениях.

ПОДРАЗДЕЛ VI

Бедность и Нужда как причины Меланхолии

Бедность и нужда — это столь ужасные наказания, столь незваные гости, они настолько ненавистны всем людям, что я не могу упустить случай поговорить о них особо. Хотя бедность (если рассматривать ее по справедливости — для человека мудрого, рассудительного, действительно духовно преображенного и довольствующегося малым) — donum Dei [дар Божий], благословенное состояние, путь на небеса, как называет ее Хризостом[2186], мать скромности и должна быть много предпочтительней богатству (как это и будет показано в надлежащем месте[2187]), и все же, если судить о ней по распространенному в мире мнению, это самое постыдное, унизительное и позорное состояние, это суровая кара, summum scelus, и самое нестерпимое бремя; мы все страшимся ее[2188] cane pejus et angue [больше, чем собаки или змеи]; нам ненавистно даже само это слово;

Paupertas fugitur, totoque arcessitur orbe[2189]

[Весь мир отгораживается от бедности и сторонится ее],

видя в ней источник всех прочих несчастий, тревог, скорбей, трудов и всевозможных горестей. Мы не пожалеем любых усилий, только бы ее избежать, — extremos currit mercator ad Indos [купец устремляется в отдаленнейшие Индии{1734}]; нет такой широты, побережья, реки, которые мы оставили бы необследованными, хотя для этого приходится рисковать своей жизнью; мы нырнем на дно морское, проникнем в недра земли на глубину пяти, шести, семи, восьми, девяти сотен саженей[2190] на всех пяти поясах от самого жаркого и до самого холодного; мы готовы скорее ради этого стать прихлебателями, рабами, торговать собой, клясться и лгать, погубить свое тело и душу, отказаться от Бога, отречься от веры, воровать, грабить, убивать, нежели сносить нестерпимое бремя нищеты, которое так подавляет, распинает и унижает нас.

Взгляни на мир, и ты увидишь, что людей по большей части почитают соответственно их средствам и счастливы они, потому что богаты: Ubique tanti quisque quantum habuit fuit[2191] [Кто чем владеет, во столько же и ценится]. Кому же еще преуспевать и продвигаться по службе, как не ему? По мнению толпы — если человек богат, то не имеет никакого значения, как он этого достиг, кто он по происхождению, даровит ли, наделен ли добродетелями или отличается порочными наклонностями; да будь он хоть сводником, лихоимцем, ростовщиком, злодеем, язычником, варваром, подлецом, лукиановым тираном[2192]{1735}, «глядеть на которого куда опаснее, чем на солнце», но, если он при всем том богат (и к тому же еще и щедр), окружающие будут его почитать, восхищаться им, поклоняться ему, благоговеть перед ним и превозносить до небес[2193]. «Богатого почитают за его богатство» (Сир. 10, 30). Он будет окружен приятелями — ведь «богатство прибавляет много друзей» (Притч. 19, 4); multos numerabit amicos{1736} [насчитает много друзей], счастье прибывает и убывает вместе с его деньгами[2194]. Его будут считать милосердным, Меценатом, благодетелем, мудрым, рассудительным, красивым, доблестным, удачливым человеком, благородного духом, pullus Jovis, gallinae filius albae [отпрыском Юпитера, цыпленком белой курицы], подающим надежды и удачливым мужем, добродетельным, честным человеком. Quando ego te Junonium puerum, et matris partum vere aureum? [Когда же я увижу тебя, юноша Юноны, золотое дитя твоей матери?], как писал об Октавиане Туллий[2195]; усыновленный в это время Цезарем и ставший очевидным наследником столь огромного царства, тот был конечно же золотым ребенком[2196]. На него обрушиваются всевозможные почести[2197], должности, знаки одобрения, пышные титулы и напыщенные эпитеты, omnes omnia bona dicere{1737} [все как один твердят одно и то же], все глаза устремлены на него; благослови, Господь, его милость, его честь! Все отзываются о нем с похвалой[2198], каждый рекомендует его, каждый ищет и добивается его благосклонности, любви и покровительства, жаждет служить и принадлежать ему; каждый стремится к нему, как к Фемистоклу{1738} во время Олимпийских игр; стоит ему заговорить, и о нем уже восклицают, как некогда об Ироде{1739}, Vox Dei, non hominis, Да это глас Божий, а не человеческий! Ему сопутствуют все знаки преклонения, благоговения, все удовольствия, предметы изящества, его сопровождает Фортуна, она всегда неотлучно при нем, и ее золотая статуя, как и у римских императоров, располагается в его покоях[2199]{1740}.

Secura navigat aura,

Fortunamque suo temperet arbitrio[2200]

[Кто доверяет волнам, получит всякую прибыль];

он может пускаться в плавание, куда ему только вздумается, и по своей прихоти распоряжаться своим имуществом; веселое времяпровождение, роскошь и великолепие, приятная музыка, изысканная еда, прекрасные вещи и плодородные земли, нарядные одежды и богатое убранство, мягкая постель и пуховые подушки — все это