розовая дымка, как от бокала вина, только на вкус отдающая мутящими разум химикатами. В памяти отложилось только посещение диагностического центра, где ему сделали рентген, травматолога, ощупавшего все его кости и мышцы, а затем конечная остановка в терапевтическом отделении, где женщина-доктор с золотистой головой стала накладывать ему швы. От чехарды медицинского окружения в однотипных белых кабинетах, обилия медицинских агрегатов, машин и приспособлений, которые в мутной дымке казались пыточными устройствами, голова быстро закружилась, возникла тошнота и разум, сдавшись, отказался отчетливо воспринимать мир. Все еще находясь в сознании, Синдзи, тем не менее, видел одну лишь водянистую картину перед глазами с редкими всполохами красных искр, постоянно мельтешащими белыми огнями и изредка возникающее золотое сияние, единственно несущее спокойствие и даже подсознательный спасительный уют. Поддавшись возникшему позыву удержать его, Синдзи попытался укутаться в золотом мерцании и прекратить бешеную скачку собственных мыслей, невнятных и оттого пугающих, и к своему удивлению обнаружил, что ему это удалось. Окунувшись в тепло, он замер, ожидая, пока дрожь в голове стихнет и сознание нормализуется, и так остался в полусогнутом положении, удерживая рядом мягкий и приятно согревающий источник спокойствия.

Очнулся он тогда, когда понял, что кто-то гладит его по голове. Резко приподнявшись, Синдзи охнул — мозг словно обдали ушатом ледяной воды, а макушка будто бы ударилась в невидимый потолок, так что он тут же свалился обратно на кушетку, с удивлением, впрочем, заметив, что вместо подушки его тело рухнуло на нечто не столь мягкое, но зато очень упругое и приятное. Сосредоточив упрямо расплывающиеся глаза, он разглядел прямо перед своим лицом несколько пуговиц белого больничного халата, черную гладь блестящих колготок на крепких стройных ногах, которые в данный момент удерживали его голову, и покачивающиеся выпуклости на синей курточке, очевидно, являющиеся не юными, только сформировавшимися холмиками грудей, а зрелым плотным бюстом женщины. Над ним с выражением легкого упрека и облегчения появилось лицо доктора Рицко Акаги, все так же обрамляемое ярко-золотистыми локонами и украшенное пикантной родинкой под краешком глаза.

— И как же ты до такой жизни дошел? — произнесла она обеспокоенным упрекающим тоном, хотя и не без нотки облегчения.

— Ну, я же простой подросток… Нам бы подраться да девчонкам под юбку позаглядывать.

Видя заботливо мягкое выражение лица женщины, ее необыкновенную смущенную теплоту за обычно сосредоточенными серо-зелеными глазами, Синдзи попытался улыбнуться, однако тут же об этом пожалел, когда его лицо сковало стянутой болью.

— Пока я накладывала швы, все это время ты не отпускал меня, хотя был в сознании. Неужели обезболивающее так сильно затуманило разум?

— Я плохо помню, что произошло. Хотя сейчас чувствую себя более-менее, разве что лицо ватное.

— Ну, это хороший знак, учитывая, как тебя отделали. Только, Синдзи, ты все еще держишься за меня.

Тот нехотя отлип от ее широкого мягкого живота, поднял голову с бедер и устремил взгляд на ее лицо, прямо между вздымающимися от дыхания грудями. Окончательно прояснившееся сознание подтвердило, что он, одетый в больничную пижаму, действительно полулежал на кушетке, уютно расположившись на коленях сидевшей рядом женщины и держа ее в крепко сцепленных объятиях.

— Эм… — он неловко улыбнулся. — Простите, что доставляю вам неудобство, Акаги-сан, но… я не хочу вас отпускать.

Рицко вздохнула.

— У меня много работы, Синдзи.

— Я понимаю, просто… Мне больше некуда идти. Дом, школа, город — я больше нигде не могу чувствовать себя в безопасности, мое побитое лицо говорит об этом лучше любых слов. А здесь кроме отца и вас я больше никого не знаю, но его я не хочу видеть. Только не подумайте, что я говорю это от безысходности, потому что мне некуда больше идти. Я уже понял цену самостоятельности, как и значение отношений между людьми, поэтому в первую очередь я позвонил вам, попросил у вас помощи. Вы мне нужны, Акаги-сан, честно, потому что я… я не знаю, что мне дальше делать.

Он уткнулся обратно в ее живот и крепче прижал к себе женщину, ощутив, как дрогнуло ее тело и, спустя несколько секунд, ее рука плавно опустилась на его голову.

— Вот видишь, Синдзи, что бывает, когда ты поступаешь необдуманно. Ты совершил много легкомысленных поступков, и рано или поздно твоя удача должна была от тебя отвернуться. Теперь у тебя целый ворох недоброжелателей с одной стороны, и разбитых судеб с другой, и от них никуда не деться.

— Я знаю. И я не собираюсь убегать. Это моя ноша и никто кроме меня с ней не справится. Но я просил вашей помощи не для того, чтобы решить свои проблемы, нисколько.

Синдзи, наконец, разомкнул руки с талии женщины, приподнялся и почти вплотную приблизился к ее сделавшемуся вдруг умилительно озадаченному лицу, а затем тихо продолжил:

— Я лишь хотел вновь побыть с вами. Пусть вы считаете меня ублюдком, ненавидите или презираете, я могу сказать, что только рядом с вами мне не нужно изображать из себя невозмутимого перевозбужденного самца, у которого всегда все под контролем. Я тоже нуждаюсь в передышке, в женской заботе, хоть в этом и не легко признаться. Я хочу чувствовать ваше тепло и ваши прикосновения, и только это я прошу, только вам я могу довериться. Вы говорили, что вас ко мне притягивает, что я вас смущаю и заставляю испытывать противоречивое влечение, но сейчас, даже если вы решили покончить с этим, я хочу сказать, что нуждаюсь в вас.

Закончив речь, Синдзи подтянулся к ее лицу, которое она уже успела отвести в сторону, скрывая блеск глаз и пробившийся против воли румянец, а затем подарил нежный поцелуй, всего лишь прильнув губами к ее шее почти у самого основания подбородка, и перед тем, как отпрянуть, еще раз крепко ее обнял. Он ощутил, как млеющая волна расплылась по ее телу, сделав его на секунду размякшим и тут же испуганно напрягшимся, но продолжать ласку он не собирался, хотя та, кажется, все таки не смогла найти в себе решимости оттолкнуть его.

— Акаги-сан, все, на что я могу надеяться, — это немного вашей заботы…

Рицко изобразила на лице всю гамму сбивчивых эмоций, словно борясь сама с собой и пытаясь совладать с терзающим душу противоречием, сомнением, что пошатнул ее застывшее сердце, и тогда женщина приложила пальцы к закрывшимся глазам, потерев их, затем медленно поднялась и произнесла:

— У меня много работы, Синдзи, сейчас я должна уйти. Если хочешь — можешь остаться здесь, твою сумку