тех пор, как мы живем в этом городе, не только никто не нарушил, но даже не упрекнул, что он не хорош. Однако этот вот Марций, первый и единственный, пренебрег им, хотя он существовал и сохранял свою силу, и счел справедливым присвоить себе нашу, плебеи, общую добычу — в прошлом году, совсем недавно[819]. 3. Ведь когда вы совершили набег на землю анциатов и захватили много пленных, скота, зерна и много другого имущества, он ни квестору это не предъявил, ни сам не продал и не внес деньги в казну, но всю добычу разделил и подарил своим друзьям. Я утверждаю, что это деяние, несомненно, есть доказательство подготовки тирании. Как же иначе?! Он из общественных средств оказывает благодеяния своим льстецам, телохранителям и соучастникам замышляемой тирании. И я считаю, что это явное нарушение закона. 4. Так вот, пусть Марций, выступив, заявит одно из двух: или что он не разделил среди своих друзей добычу, которую захватил в неприятельской стране, или что, поступая так, он не нарушает закон. Ни то, ни другое он не сможет сказать в вашем присутствии. Ведь вы сами знаете оба обстоятельства — и закон, и случившееся, — и невозможно в случае его оправдания считать ваше решение справедливым и соответствующим клятвам. Итак, оставив венки, награды за доблесть, раны и прочие россказни, насчет этого поведай, о Марций: я же немедленно передаю тебе слово».

LXIV. Это обвинение произвело большую перемену настроения в обратную сторону. Ведь те, кто был почестнее и прилагал старания для оправдания Марция, услышав это, стали уступчивее, а все злонравные, что составляли преобладающую часть плебса, всячески, конечно, старавшиеся погубить Марция, еще больше ободрились в этом стремлении, получив важное и явное основание для обвинения. 2. Ибо действительно имела место раздача добычи, случившаяся, однако, не по злой воле и не с целью подготовки тирании, как обвинял Деций, но исключительно из наилучших побуждений и ради исправления угнетавших общество зол. А именно, когда плебс еще бунтовал и был врозь с патрициями, в ту пору враги, исполнившись презрения, начали совершать набеги на римские земли и беспрерывно разорять их. И всякий раз как сенат принимал решение отправить войско, чтобы воспрепятствовать этому, никто из плебеев не шел в поход, напротив, они радовались и не обращали внимания на происходящее, сил же патрициев самих по себе было недостаточно для сражения. 3. Увидев это, Марций пообещал консулам, что, если они предоставят ему командование, он поведет на врагов войско из добровольцев и быстро тех накажет. А получив полномочия, он стал созывать клиентов, друзей и из прочих граждан тех, кому хотелось приобщиться к военному счастью полководца и его доблести. Когда же Марций решил, что собрался достаточный отряд, он повел его против врагов, находившихся в полном неведении. 4. Итак, вторгшись на их территорию, где было много всякого добра, и завладев богатой добычей, он позволил воинам все захваченное разделить между собой, чтобы принявшие участие в предприятии, получив плоды своих трудов, охотно являлись в последующие походы, а воздержавшиеся, поразмыслив, сколько благ они упустили из-за мятежа, хотя у них имелась возможность получить долю, стали разумнее в отношении будущих походов. 5. Вот каким было намерение Марция в этой истории, но из-за болезненной злобы и зависти недоброжелателей, рассматриваемый сам по себе, поступок выглядел некоего рода заискиванием перед народом и подкупом, ведущим к тирании. Так что вся площадь была наполнена криком и шумом, и ни Марций не знал, что по этому поводу привести в свое оправдание, ни консул, и никто другой, поскольку, без сомнения, им было предъявлено невероятное и неожиданное обвинение. 6. А так как никто более не стал выступать в его защиту, плебейские трибуны предложили трибам голосовать, определив в качестве наказания в судебном деле пожизненное изгнание, как я полагаю, из опасения, что к смерти он вряд ли будет приговорен. Когда же все проголосовали, то при подсчете голосов разница оказалась небольшой. Ведь из имевшихся тогда двадцати одной трибы, которым и было предложено голосовать, за свое оправдание Марций получил голоса девяти триб, так что если бы две трибы присоединились к нему, то вследствие равенства голосов он был бы оправдан, как требовал закон[820].

LXV. Это был первый в отношении патриция вызов на суд к народу. И с того времени у получавших впоследствии руководство плебсом установился обычай вызывать тех из граждан, кого считали нужным, чтобы подвергнуть их суду перед плебсом. И начав с этого, народ сильно возвысился, тогда как аристократия лишилась многого из старинного авторитета, предоставляя плебеям членство в сенате, разрешая добиваться должностей, не препятствуя получать руководство священнодействиями и остальное сделав общим для всех из того, что было самым почетным и исключительным правом только патрициев[821], — одно в силу необходимости и поневоле, а другое вследствие предусмотрительности и мудрости, о чем я расскажу в подходящее время. 2. Конечно, этот обычай — вызывать власть имущих в государстве на суд, распорядителем которого становился народ, — может дать много поводов для высказываний желающим его хвалить или хулить. Ведь уже много прекрасных и добрых людей испытали недостойную своей доблести судьбу, позорно и бесславно лишившись жизни по вине плебейских трибунов. Но многие своевольные граждане, поведением подобные тиранам, вынужденные дать отчет за свой образ жизни и нравы, понесли подобающие наказания. 3. Поэтому, когда решения принимались из наилучших побуждений и по праву укрощалась гордыня людей могущественных, тогда учреждение это выглядело чем-то великим и замечательным и всеми одобрялось, но когда доблесть человека, хорошо управлявшего общественными делами, став предметом зависти, несправедливо каралась, то остальным становилось ясно, что это нечто ужасное, и те, кто положил начало обычаю, порицались. И римляне, много раз обсуждая, следует ли упразднить этот обычай или сохранять таким, каким унаследовали от предков, не приходили ни к какому окончательному решению. 4. Если же нужно и мне самому высказать свое мнение по поводу столь важных вопросов, то мне кажется, что рассматриваемый сам по себе обычай полезен и совершенно необходим римскому государству, а лучше и хуже он становится соответственно нравам плебейских трибунов. Ведь когда эту власть получали мужи праведные и благоразумные, полагающие общественные интересы важнее собственных, тогда совершивший преступление против общества нес наказание, какое следовало, и внушал своим примером большой страх тем, кто был готов поступать точно так же, а добропорядочный гражданин, с наилучшими намерениями приступавший к общественным делам, не привлекался к постыдному суду и не подвергался обвинениям, несоответствующим его образу