ослу дать морковку, как он перестанет бежать – либо потому, что остался доволен, либо недоволен: одной морковки ему показалось мало. Вы когда-нибудь встречали хотя бы одного человека, кому удавалось реализовать свои амбиции? Нынешнее состояние он никогда не сравнит с прошлыми невзгодами. Такие люди заняты тем, что жалуются на неудачи, которые преследуют их в настоящее время (а по сравнению с благосостоянием мелкие неудачи кажутся непоправимым бедствием), и пытаются с ними справиться – при этом с гораздо меньшим успехом, чем раньше; сказывается возраст. Вот почему, как мне представляется, судьба всякого человека, если бросить на нее бесстрастный взгляд, оптимизма не внушает. Ибо стоит человеку вникнуть в свое положение, как оно перестает ему нравиться. Он начинает понимать, что: а) успех, в который он верил, недостижим; б) силы его на исходе; в) его ждет смерть. Единственный выход – трудиться за правое дело (побочный продукт такого труда сулит счастье). Это прекрасно, но лишь до тех пор, пока этот труд продолжается. Увлечение целью, как свидетельствует история, быстро проходит. Спустя несколько лет цель блекнет и требуется уже новая цель. Русские пытаются ставить себе новую цель (очередную дозу наркотика) каждые пять лет. И сколько же таких пятилеток им понадобится? Еще одним выходом из положения в создавшейся ситуации может стать любовь – любовь к себе или к своему ближнему. Это, надо признать, очень мощное средство в борьбе против наших несчастий. Если тебе повезет, ты найдешь человека, которого сможешь полюбить. И если ты с рождения наделен соответствующим темпераментом и получил нужное воспитание, ты сможешь полюбить своего ближнего. Но, к сожалению, у людей с особым темпераментом и с выдающимися способностями ближних наберется немного. Прочтите «Последние стихотворения» Лоуренса[657].

Увы, все это весьма туманно и печально. Как же мне не хватает познаний в экономике! Наша система плоха и, по большому счету, не работает. Но, с другой стороны, что будет с индивидуальной свободой без частной собственности? Частная собственность – это единственная гарантия, которая есть у человека против тирании Государства (и не будем забывать, что Государство – это не абстракция, а Джонс и Браун, облеченные властью). Прудон настаивал на ограничении частной собственности – и он, мне кажется, был прав. Вся сложность лишь в том, чтобы определить ее границы. Чего стоит наш мир! Как жаль, что Вы так мрачно настроены. Перечитываю «Войну и мир» – утешает и тонизирует[658]. А в перерывах пишу пьесу – интересно и трудно. Привет от нас обоих.

Ваш Олдос

* * *

Миссис Наоми Митчисон

Ла Горгетт, Санари, Вар

13 августа 1933

<…> Никогда еще не испытывал я такой нужды в том, чтобы доискаться до истины. Перечитывал, что написал Вордсворт по возвращении из революционной Франции. Чертовски здорово и актуально:

Земля кишит страстями, как равнина,

Которую пожрала саранча.

Чем не Европа в 1933-м? Жуткое ощущение невидимых паразитов, несущих ненависть, зависть, злобу; они расползаются по земле и сосут кровь. А на их пути – разум, который, подобно архиепископу Гатто, ждет, когда его сожрут – и не крысы, а клопы[659]. Остается только повторить слова, сказанные Фридрихом Великим своему инспектору по делам образования, уверявшему, что человек хорош «по природе своей»: «Ach, lieber Sulzer, er kennt nicht diese verdammte Rasse»[660]. И все же Зульцер был конечно же прав.

Вы считаете, что я добр и бескорыстен? Quién sabe?[661] Быть может, я из тех людей, что отличаются довольно тонким складом ума и любят спокойную жизнь. Чего стоят все наши психологические и моральные суждения без физиологии! К тому же еще на моем поведении сказывается дефект зрения. Кератит сформировал и формирует меня, а я, в свою очередь, всегда пользовался им и продолжаю пользоваться. <…>

Вульгарность, снижение уровня человеческого – одна из самых больших опасностей. Возможно, вульгарность это та цена, которую мы платим за свободу от традиций. Примитивные люди не бывают вульгарны; они глупы, однако не лишены своеобразия. Проблема: могут ли массы, глупые от природы, утратить своеобразие, когда традиция перестает над ними довлеть и им не возбраняется реагировать на мощную пропаганду, которая на них обрушивается. Очень может быть, свободное общество должно быть вульгарно. Подозреваю, что лучшее, на что мы можем рассчитывать, это свобода действий á la Уэллс – свобода действий с многоточием после этих слов… Свобода – но не утонченность. Что, боюсь, скучновато.

Пишу о наших путешествиях[662] – обо всем, начиная с политики (где еще ее изучать как не в Центральной Америке) и кончая искусством. Пусть Дик изучит историю пяти республик Центральной Америки и убедится в ошибочности современной точки зрения, будто экономика – начало начал. В Центральной Америке нет, да и никогда не было никакой экономики – только порочные страсти. То же и в Европе – по крайней мере на 50 %. Опять же – саранча, напившиеся крови клопы.

Ваш Олдос

* * *

Э. М. Форстеру[663]

«Атенеум», Пэлл-Мэлл

17 февраля 1935

Дорогой Форстер,

простите, что отвечаю не сразу. Дней десять пробыл во Франции: собирал материал для статей, которые согласился написать как иностранец о «La France au seuil de 1935»[664] и которые в конечном счете писать отказался. Не хватило наглости высказывать свое мнение о предмете, который понимаю тем меньше, чем больше в него погружаюсь. Вот почему на письма отвечаю с опозданием.

Вполне разделяю Ваш пессимизм относительно происходящего, присовокупляю к Вашему пессимизму свой собственный, ничуть не меньший. Берти Расселл, с которым я только что обедал, говорит, что не следует придавать значение таким поверхностным вещам, как идеи, манеры, политика, даже войны. Вещи по-настоящему важные, считает он, обусловлены научным прогрессом, развиваются позитивно, их развитие поступательно и целенаправленно. Хорошо тому, кто воспринимает жизнь как поступательный процесс, – но к чему тогда вникать в суть происходящего? Кто знает, не ведет ли эта целенаправленная траектория к какому-то фантастическому отрицанию общечеловеческих ценностей? <…>

* * *

Томасу Манну

Ла Горгетт, Санари (Вар)

Апрель 1935

От того, кто еще живет в Санари, тому, кто, увы, из Санари уехал, – сердечные пожелания счастья и здоровья[665]. Надеюсь, что наступит время, когда Марио волшебник[666] изменит свое имя на Мариус и поселится – по крайней мере, пока пишется новелла, а то и (не тщетная ли это надежда?) целый роман – рядом с его родным Марселем и этой деревней, где, хочется надеяться, в самом скором времени я буду иметь удовольствие видеть Вас вновь, дорогой Томас Манн[667].

Ваш Олдос Хаксли