— Зачем?

— Мне было жаль ее, потому что у нее самой почти ничего не было. Она так плохо себя чувствовала, — в отчаянии сказала Робин.

— Значит, ты солгала Тайо? Ты исказила то, что произошло на самом деле?

— Я этого не де… Да, я так сделала, — покорно призналась Робин.

— Как мы можем верить всему, что ты говоришь, теперь, когда мы знаем, что ты готова лгать Главам церкви?

— Мне жаль, — и Робин снова расплакалась. — Я не думала, что это плохо — помогать ей… Мне жаль...

— Из малого зла произрастает большое, Ровена, — произнес Уэйс. — Ты можешь сказать себе: «Какое это имеет значение, немного лжи здесь, немного лжи там?» Но чистый духом знает, что не должно быть лжи ни большой, ни маленькой. Распространять ложь — значит выбирать зло.

— Мне жаль, — повторила Робин.

Уэйс мгновение смотрел на Робин, затем приказал:

— Бекка, заполни форму согласия на наказание и принеси ее мне, и пустую форму тоже.

— Да, Папа Джей, — сказала Бекка и вышла из комнаты. Когда дверь закрылась, Джонатан наклонился вперед и тихо произнес:

— Ты хочешь покинуть нас, Ровена? Потому что, если это так, ты совершенно свободна в этом.

Робин посмотрела в эти непроницаемые темно-синие глаза и вспомнила истории Кевина Пёрбрайта и Нив Доэрти, Шейлы Кеннетт и Флоры Брюстер, которые научили ее тому, что если бы существовал какой-нибудь безопасный и легкий способ выбраться с фермы Чапмена, то не требовались бы потери, психические срывы или ночные побеги через колючую проволоку, чтобы освободиться. Она больше не верила, что Уэйсы остановятся перед убийством, чтобы защитить себя или свою прибыльную вотчину. Предложение Уэйса было сделано на камеру, чтобы доказать, что Робин был предоставлен свободный выбор, который на самом деле вовсе таковым не являлся.

— Нет, — ответила Робин. — Я хочу остаться. Я хочу учиться, я хочу стать лучше.

— Это будет означать наложение епитимьи, — сказал Уэйс. — Ты это понимаешь?

— Да, — согласилась Робин, — понимаю.

— И ты согласна с тем, что наказание должно быть соразмерно твоему проступку, в котором ты сама признались?

Она кивнула.

— Скажи это, — потребовал Уэйс.

— Да, — повторила Робин. — Я согласна.

Дверь за спиной Уэйса открылась. Бекка вернулась, держа в руках два листка бумаги и ручку. Еще у нее в руках были бритва и баллончик с пеной для бритья.

— Я хочу, чтобы ты прочитала то, что написала Бекка для тебя, — сказал Уэйс, когда Бекка положила два листа бумаги и ручку перед Робин на стол, — и, если ты согласна, перепиши слова на чистый лист, а затем подпиши его.

Робин прочитала то, что было написано аккуратным округлым почерком Бекки.

Я была двуличной.

Я говорила неправду.

Я манипулировала другим членом церкви и подрывала его доверие к церкви.

Я манипулировала другим членом церкви и подталкивала его ко лжи.

Я действовала и говорила в прямом противоречии с учением церкви о доброте и товариществе.

Своими собственными мыслями, словами и поступками я разрушила узы доверия между собой и церковью.

Я принимаю соразмерное наказание в качестве епитимьи за свое поведение.

Робин взяла ручку, и четверо ее обвинителей наблюдали, как она переписала слова, а затем подписалась как Ровена Эллис.

— Бекка сейчас побреет тебе голову, — сказал Уэйс, — в знак...

Тайо сделал легкое движение. Его отец на мгновение поднял на него глаза, затем улыбнулся.

— Очень хорошо, мы откажемся от бритья. Тайо, сходи с Беккой и принеси ящик.

Пара вышла из комнаты, оставив Уэйса и Мазу молча наблюдать за Робин. Робин услышала шаркающие шаги, а затем дверь снова открылась, и показались Тайо и Бекка, несущие тяжелый деревянный ящик, похожий на большой дорожный чемодан, с прямоугольным отверстием не больше обычного конверта на одном конце и откидной запирающейся крышкой.

— А теперь я собираюсь оставить тебя, Артемида, — Уэйс поднялся на ноги, и глаза его снова увлажнились. — Даже если грех был велик, я ненавижу необходимость наказания. Я бы хотел, — он прижал руку к сердцу, — чтобы в этом не было необходимости. Всех благ, Ровена, я увижу тебя на другой стороне, надеюсь, очищенной страданиями. Не думай, что я не признаю твоих даров ума и щедрости. Я очень счастлив, — сказал он, отвешивая ей легкий поклон, — что, несмотря ни на что, ты решила остаться с нами. Восемь часов, — добавил он, обращаясь к Тайо.

Он вышел из комнаты.

Теперь Тайо откинул крышку ящика.

— Встаешь лицом сюда, — он указал Робин на прямоугольное отверстие. — Становишься на колени и наклоняешься в позе покаяния. Затем мы закрываем крышку.

Неудержимо дрожа, Робин встала. Она забралась в ящик лицом к прямоугольному отверстию, затем опустилась на колени и свернулась калачиком. Дно ящика было не отшлифовано: она чувствовала, как занозы впиваются ей в колени сквозь тонкую мокрую одежду. Затем крышка с грохотом опустилась ей на спину.

Она наблюдала через прямоугольное отверстие, как Мазу, Тайо и Бекка покидают комнату, видны были только подолы их мантий и ноги. Мазу, уходившая последней, выключила свет, закрыла дверь комнаты и заперла ее на ключ.

83

Сильная черта на пятом месте. Великое препятствие. Друзья придут.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Страйк приехал в Львиную пасть еще в полдень, и теперь уже в темноте продолжал сидеть в своем «БМВ» у слепой зоны периметра фермы Чапмена с выключенными фарами. Шах дал Страйку кусачки для проволоки и бинокль ночного видения, который помогал осматривать лес в поисках любых признаков движения. Страйк отправил Шаха обратно в Лондон: вдвоем сидеть здесь в темноте часами не было смысла.

Стояла почти полночь, шел сильный дождь, когда у Страйка зазвонил мобильный.

— Она появилась? — с тревогой спросила Мидж.

— Нет, — ответил Страйк.

— Однажды она уже пропускала четверг, — сказала Мидж.

— Я знаю, — сказал Страйк, вглядываясь сквозь залитое дождем окно в темные деревья, — но какого хрена пропал камень?

— Может, она сама передвинула его?

— Возможно, — сказал Страйк, — но я не понимаю зачем.

— Уверен, что тебе не нужна компания?

— Нет, я и сам справлюсь, — ответил Страйк.

— А что, если она не появится сегодня вечером?

— Мы договорились, что я ничего не буду предпринимать до воскресенья, — сказал