— Садись сюда, — Тайо указывал на один из стульев, — и жди.

Робин села. Тайо вышел, заперев за собой дверь.

Охваченная ужасом, Робин старалась изо всех сил не заплакать, но у нее ничего не вышло. Облокотившись на стол, она закрыла руками свое покрытое синяками лицо и зарыдала. Почему она не уехала с Барклаем неделю назад? Почему она осталась?

Она не знала, как долго плакала, но потом все же взяла себя в руки, пытаясь дышать медленно и глубоко. Ужас от того, что она чуть не утонула, теперь затмевался страхом перед тем, что будет дальше. Она встала и подергала дверь, хотя знала, что та заперта, затем повернулась, чтобы осмотреть комнату, но не увидела ничего, кроме пустых стен: ни вентиляционного отверстия, ни окна, ни люка, только одна очень маленькая круглая черная камера в углу потолка.

Робин знала, что должна подумать и подготовиться к тому, что ее ждет, но она чувствовала такую слабость после двадцатичетырехчасового голодания, что не могла заставить свой мозг работать. Минуты тянулись медленно, Робин дрожала в своей мокрой одежде и недоумевала, почему ожидание растянулась на такой долгий срок. Возможно, кто-то еще прямо сейчас тонул в бассейне? Несомненно, на ферме Чапмена были совершены и другие проступки людьми, с которыми она никогда не разговаривала.

Наконец ключ повернулся в замке, и в комнату вошли четверо людей в мантиях: Джонатан, Мазу, Тайо и Бекка. Уэйс сел на стул напротив Робин. Остальные трое выстроились у стены, наблюдая.

— Как ты думаешь, Ровена, почему Дайю так сердится на тебя? — тихо и рассудительно спросил Уэйс, как разочарованный директор школы.

— Я не знаю, — прошептала Робин.

Она бы все отдала, чтобы прочитать мысли Уэйса и увидеть то, что он уже знал.

— Думаю, ты знаешь, — мягко произнес Уэйс.

На минуту воцарилось молчание. Наконец Робин сказала:

— Я думала... о том, чтобы уйти.

— Но это не разозлило бы Дайю, — Уэйс усмехнулся. — Члены церкви могут свободно уходить. Мы никого не принуждаем. Ты, конечно, знаешь об этом?

Робин подумала, что он играет на камеру в углу, которая, по-видимому, улавливала и звук.

— Да, — ответила она, — полагаю, что так.

— Все, о чем мы просим, — это чтобы члены церкви не пытались манипулировать другими и не поступали жестоко по отношению к ним, — пояснил Уэйс.

— Не думаю, что я это делала, — сказала Робин.

— Нет? — переспросил Уэйс. — А как насчет Уилла Эденсора?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — солгала Робин.

— После вашего визита в Домик для уединения, — сказал Уэйс, — он попросил ручку и бумагу, чтобы связаться с человеком, которого он называл своей матерью.

Робин собрала все силы и постаралась изобразить недоумение.

— Зачем? — спросила она.

— Это мы как раз у тебя и хотим... — резко начал Тайо, но его отец поднял руку, призывая его к молчанию.

— Тайо… дай ей ответить.

— О, — медленно произнесла Робин, как будто только что что-то вспомнила. — Я действительно сказала ему… о боже, — она пыталась выиграть время. — Я сказала ему, что думаю… вы будете сердиться, — сказала она, снова позволив себе расплакаться.

— Меня возмущает только несправедливость, Ровена, — тихо произнес Уэйс. — Если ты была несправедлива — к нам или к Уиллу, — ты будешь наказана, но соответственно своему преступлению. Как сказано в Книге перемен, наказания не должны налагаться несправедливо. Они должны быть ограничены объективной защитой от неоправданных крайностей.

— Я сказала Уиллу, — ответила Робин, — что я задалась вопросом, все ли наши письма передаются их адресатам.

Мазу издала тихое шипение. Бекка покачала головой.

— Ты знала, что Уилл подписал заявление об отказе общения со своей семьей? — спросил Уэйс.

— Нет, — ответила Робин.

— Некоторые члены церкви, такие как Уилл, добровольно подписывают заявление о том, что они больше не желают получать письма от тех, чьей живой собственностью они раньше были. Шаг пятый — отречение. В таких случаях церковь бережно хранит переписку, которую можно просмотреть в любое время, если прихожанин когда-либо пожелает ее увидеть. Уилл никогда не обращался с такой просьбой, и поэтому его письма хранятся в надежном месте.

— Я этого не знала, — призналась Робин.

— Так почему же ему вдруг захотелось написать своей матери после почти четырех лет отсутствия контактов?

— Я не знаю, — сказала Робин.

Она дрожала, остро ощущая прозрачность мокрой рясы. Возможно ли, что Уилл сохранил большую часть их разговора в секрете? У него, конечно, были причины скрывать, что у Робин есть фонарик, из-за потенциального наказания за то, что он не раскрыл это раньше. Возможно, он также не упомянул и о том, что она испытывала его веру?

— Ты уверена, что не сказала Уиллу в Домике для уединения ничего такого, что заставило бы его беспокоиться о женщине, которую он раньше называл матерью?

— Зачем мне было говорить о его матери? — в отчаянии спросила Робин. — Я... я сказала ему, что не думаю, что письмо от моей сестры было передано мне сразу же, как только оно пришло. Мне очень жаль, — Робин снова позволила себе расплакаться. — Я не знала о заявлениях об отказе от общения. — Услышанное объясняло, почему в кабинете Мазу было так много писем. — Мне очень жаль, правда жаль.

— Эта травма у тебя на лице, — указал Уэйс. — Как все произошло на самом деле?

— Уилл оттолкнул меня, — ответила Робин. — И я упала.

— Это выглядит так, как будто Уилл был зол. Почему он должен сердиться на тебя?

— Ему не понравилось, что я заговорила о письмах, — сказала Робин. — Казалось, он воспринял это очень близко к сердцу.

Последовало короткое молчание, во время которого глаза Джонатана встретились с глазами Мазу. Робин не осмелилась взглянуть на последнюю. Ей казалось, что она прочтет свою окончательную судьбу в прищуренных глазах Мазу.

Джонатан снова повернулся к Робин.

— Ты что-нибудь упоминала о смерти членов его семьи?

— Не о смерти, — солгала Робин. — Я сказала что-то вроде: «А что, если с кем-нибудь из них что-то случится?»

— Значит, ты продолжаешь рассматривать отношения в материалистических терминах? — спросил Уэйс.

— Я стараюсь этого не делать, — ответила Робин, — но это трудно.

— Эмили действительно заработала все деньги, которые были в ее коробке для пожертвований в конце вашей поездки в Норидж? — спросил Уэйс.

— Нет, — произнесла