Он решил заранее не предупреждать Шерри, или Кэрри, как она теперь себя называла, о своем приезде, из-за ее отработанной схемы бегства и смены имен: он подозревал, что если сначала позвонит ей, то она сделает все возможное, чтобы он не смог с ней больше связаться. Страйк сомневался, что женщине, выкладывающей в Фейсбуке бесчисленное множество фотографий из семейных поездок в Лонглит84 и Полтонс Парк85, со школьных распродаж выпечки, а также сшитых ею маскарадных костюмов для своих маленьких дочек, понравится напоминание о ее неблаговидном прошлом.

Страйк уже два часа ехал по автостраде, когда ему позвонила Таша Майо с вопросом, почему Мидж больше не присматривает за ней, и потребовала вернуть Мидж. Фраза «присматривать» не развеяла слабые подозрения Страйка, что Мидж слишком уж сдружилась с актрисой, и ему не очень понравилось, что клиент диктует ему, кого из сотрудников закрепить за собой.

— Просто это выглядит более естественно, если я иду с другой женщиной, — сказала ему Майо.

— Если бы мое агентство предоставляло услуги частной охраны, и мы хотели бы, чтобы это выглядело неприметно, я бы согласился, — ответил Страйк, — но учитывая, что мы занимаемся наблюдением, не должно быть никаких совместных прогулок...

К своему ужасу, он понял, что Таша плачет. У него сжалось сердце: похоже, в последнее время ему приходится иметь дело с бесконечной вереницей плачущих людей.

— Послушай, — всхлипывала она, — я не могу позволить себе и вас, и частную охрану, а она мне нравится, с ней я чувствую себя в безопасности. Я бы хотела, чтобы со мной рядом был тот, с кем можно посмеяться...

— Хорошо, хорошо, — ответил Страйк. — Я верну Мидж на эту работу.

Хотя Страйку и не нравилось то, что он считал расширением полномочий, он не мог отрицать, что желание Майо иметь телохранителя разумно.

— Береги себя, — неубедительно закончил он разговор, и Таша отключилась.

Сообщив по телефону новости Мидж, все еще говорившей с холодком, Страйк продолжил движение.

Через двадцать минут позвонил Шах.

— Она с тобой? — спросил Страйк, улыбаясь в предвкушении услышать голос Робин.

— Нет, — ответил Шах. — Она не пришла, и камень исчез.

Второй раз за две недели Страйк почувствовал, как все внутри него леденеет.

— Что?

— Пластиковый камень исчез. Бесследно.

— Черт. Оставайся на месте. Я на трассе М4. Приеду как можно скорее.

81

Верхний символ обозначает также погружение в опасность, ибо в нем черта Света погружена в среду черт Тьмы. Это лишь кружение на месте…

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Уже три ночи люди дежурили на ступенях храма, из-за чего Робин не могла покинуть общежитие. В среду на смену девочкам-подросткам пришли мальчики в длинных белых одеждах, а в четверг вечером у входа в храм заняли свои позиции Главы церкви, мерцающее пламя факелов освещало разрисованные лица Джонатана и Мазу Уэйсов, Бекки Пёрбрайт, Тайо Уэйса, Джайлза Хармона, Ноли Сеймур и других, с размазанными черными тенями на глазах. Ночью еще дважды являлась Дайю, ее светящаяся фигура была видна издалека из окон в задней части общежития.

Призрак, наблюдатели на ступенях храма, постоянный страх, невозможность сбежать или позвать на помощь — все это заставляло Робин чувствовать себя как в кошмарном сне, от которого она не могла пробудиться. Никто не спрашивал ее, кто она на самом деле, никто не заводил с ней разговор о том, что произошло в Домике для уединения с Уиллом, никто не пытался оспорить ее объяснение синяков и отека на лице. Все это казалось ей зловещими, а не успокаивающими знаками. Она была уверена, что расплата обязательно наступит в тот момент, когда решит церковь, и боялась, что это произойдет во время Явления. «Утонувший пророк разберется с тобой».

Иногда она издалека видела Уилла, безучастно занимавшегося своими повседневными делами, порой его губы беззвучно шевелились, и она знала, что он напевает мантру. Однажды Робин заметила, как он присел на корточки, чтобы поговорить с малышкой Цинь, но сразу поспешил прочь, как только Мазу пронеслась по двору с крохотной Исинь на руках. Робин по-прежнему сопровождали повсюду.

В честь Утонувшего пророка в день Явления все члены церкви постились, на завтрак им снова подали горячую воду с лимоном. Глав церкви видно не было, они, по всей видимости, отсыпались в фермерском доме после ночной службы. Измученная, голодная и напуганная Робин покормила кур, убралась в общежитиях и несколько часов провела в комнате для рукоделия, набивая плюшевых черепах для продажи в Норидже. Она все время вспоминала, как легкомысленно попросила у Страйка отсрочки на день, если не сможет вовремя положить письмо в пластиковый камень. Если бы она не отмахнулась от него тогда, то завтра за ней приехал бы кто-нибудь из агентства, хотя теперь она знала о ферме Чапмена достаточно, чтобы быть уверенной, что любого, кто попытается проникнуть сюда через главные ворота, пошлют куда подальше.

«Если я переживу Явление, — думала Робин, — то унесу ноги с фермы завтра же вечером. — Затем она попыталась посмеяться над собой, за мысли, что она может не пережить Явление. — Что, по-твоему, произойдет, ритуальное жертвоприношение?»

После вечерней трапезы, состоявшей из горячей воды с лимоном, всем членам церкви старше тринадцати лет было велено вернуться в свои общежития и облачиться в разложенные на кроватях наряды. Ими оказались длинные белые рясы из поношенного и сильно застиранного хлопка, которые, возможно, когда-то были старыми простынями. Оставшись без своего спортивного костюма, Робин почувствовала себя еще более уязвимой. Переодетые в рясы женщины переговаривались тихими голосами, ожидая, когда их позовут в храм. Робин ни с кем не разговаривала, жалея, что не может каким-то экстрасенсорным способом призвать тех, кто ей дорог, из внешнего мира.

Когда солнце наконец зашло, в женское общежитие вошла Бекка Пёрбрайт, тоже в рясе, но, как и у Мазу, шелковой и расшитой бисером.

— Всем снять обувь, — проинструктировала Бекка ожидающих женщин. — Вы пойдете босиком, как Пророк входил в море, парами через двор, в полной тишине. В храме будет темно. Помощники проведут вас к вашим местам.

Они послушно выстроились в ряд. Робин оказалась рядом с Пенни Браун, чье некогда круглое лицо теперь осунулось и выглядело озабоченным. Они прошли по двору под ясным звездным небом, ежась от холода в своих тонких хлопчатобумажных рясах и с босыми ногами,