а затем выходит, оставив документы на столе. Читаю я доносы, почерк Бердникова не спутаешь, а затем протоколы. Это было ужасно: грубые и топорные вопросы полуграмотного следователя, а затем беззащитные ответы Григория Александровича. Когда она вернулась, я задал только один вопрос: “А где похоронено его тело?” – “Ну что вы, это же смерть в тюрьме. Яма с негашеной известью – и вся могила”»[1160].

И. З. Серман также подробно вспоминает события, которые последовали за возвращением в 1955 г. его брата, М. А. Гуковского, из лагеря, а затем и супруги, З. В. Гуковской, из ссылки в Западную Сибирь:

«Когда в начале 1960‐х гг. удалось добиться переследствия, то меня попросила З. В. Гуковская съездить и поговорить с одним из свидетелей обвинения Владимиром Днепровым (Резником)[1161], очень известным в Советском Союзе автором книг по философии современной литературы.

В молодости Резник был партийным деятелем, примыкал к «право‐левацкой группировке Шацкин – Ломинадзе», отсидел свое, после отсидки жил в Саратове, потом вернулся в Ленинград и был арестован в конце 1948 года как космополит (вышел он где-то в 1955–1956 гг.). Резник мне объяснил, что его таскали на допросы после тяжелейших сердечных приступов и что он, конечно, откажется от всех своих показаний против Гуковского, что он и сделал.

Другой свидетель обвинения, тот самый Г. П. Бердников, который председательствовал на “историческом” Ученом совете, от своих показаний не отказался. В 1949 г. он на следствии говорил о “теории стадиальности как о самом прямом выражении космополитических, идеологически враждебных социализму взглядов Гуковского, как о враждебной диверсии американского империализма”. Повторил он эти показания снова, нисколько не смущаясь тем, что теперь это может стать известно всем, кто помнит Гуковского, и что его научная и общественная репутация пострадает… Но Бердников ничего не боялся – и был прав»[1162].

Несомненно, кроме этих двух свидетелей были и другие, о которых мы сейчас доподлинно не можем сказать… Однако мы должны привести еще одно соображение И. З. Сермана:

«И все же, в “деле” Гуковского осталось много загадочного. Сегодня даже мне, хорошо знакомому по собственному опыту с советской юриспруденцией 1949 г., как-то не верится, что “теория стадиальности” одна, сама по себе, обусловила арест Гуковского. Ведь одновременно был арестован Матвей Александрович Гуковский, который, конечно, был братом своего брата, но к “теории стадиальности” никакого отношения не имел…

Возможно другое – Матвей Александрович был близок к тогдашнему ректору Университета А. А. Вознесенскому, родному брату Н. А. Вознесенского, одного из самых страшных сталинских сатрапов военного времени. “Персона брата”, – назвал ректора наш покойный друг, А. Г. Левинтон.

Когда в начале 1949 г. “загремел” Н. Вознесенский и началось так называемое “ленинградское дело” – последняя сталинская внутрипартийная чистка – был арестован ректор Вознесенский и, может быть, по своим отношениям к нему братья Гуковские.

Повторяю, все это только предположения, но я о них вспоминаю для того, чтобы читатель лучше мог себе представить, что делалось в Ленинграде 1949 года и почему Гуковский должен был погибнуть»[1163].

Мы склонны не только присоединиться к такому мнению, но и настаивать на его реалистичности. И главное доказательство, которое утвердило нас, – место смерти Г. А. Гуковского. Сам факт этапирования профессора в Москву уже является важным, а помещение его в «Лефортово» – следственный изолятор МГБ СССР – определяющим[1164].

Именно в связи с этим необходимо коснуться заката А. А. Вознесенского и попытаться проследить четкую связь этого события с судьбой Ленинградского университета и его профессоров.

Министерство просвещения сдает политические позиции

После дискуссии о преподавании литературы в школе все силы министерства были брошены на переработку учебников к предстоящему 1949/50 учебному году. В феврале 1949 г. А. А. Вознесенский констатировал, что работа эта выполнена:

«Нам кажется, что удалось подготовить для предстоящего учебного года лучшую программу по литературе для 8–10‐х классов. В ней устранены последние остатки объективизма и аполитичности в трактовке отдельных художественных произведений. Особенно подчеркнуто мировое значение русской и советской литературы, полнее раскрываются высокая идейность ее содержания и художественные достоинства формы, социально-историческая обусловленность литературных явлений и т. д.»[1165]

Министр просвещения продолжал деятельно руководить исправлением программ и учебников в духе партийной идеологии. Об одном из таких мероприятий, характеризующем точку зрения министра и проводимую им политику, повествует рассказ главного редактора Учпедгиза В. В. Морозова, поведанный уже после освобождения А. А. Вознесенского от должности:

«У нас были некоторые действительно трудные учебники, которые нуждались в переработке. К числу таких учебников и мы, издательство, и общественность, и учительство относили учебник по литературе для VIII класса Поспелова и Шаблиовского[1166]. Здесь у нас не было споров и расхождений. Он был переработан под руководством тов. Бродского, являющегося в одно и то же время и председателем секции учебно-методического совета, утверждающей эти учебники, и титульным редактором этого учебника. Переработка была солидная и по объему и по качеству. Но министр не был удовлетворен этой переработкой и написал письмо на имя Бродского и Морозова на 5‐ти страницах. В результате этого письма Бродский, побаиваясь начальства, выкинул из этого учебника и то, что нельзя было выкинуть. В вопросах трактовки взаимоотношений западноевропейского классицизма с русским классицизмом тов. Бродский, боясь, как бы это не было понято как низкопоклонство перед Западом, выкинул вообще все. Он вычеркнул характеристики эпохи Петра I, боясь, как бы не упрекнули в низкопоклонстве, выкинул все, вплоть до того, что даже были выкинуты поездки Петра за границу и ничего не осталось.

Получив такой учебник от Бродского, я пишу следующее письмо:

“Представляя вторично на Ваше утверждение книгу Поспелова и Шаблиовского “Русская литература, учебник для VIII класса средней школы”, с исправлениями проф[ессора] Н. Л. Бродского после Вашего указания от 11 марта 1949 года, издательство считает своим долгом и обязанностью высказать Вам свое мнение об этих исправлениях…”

Здесь я привожу то, что он выкинул всю петровскую эпоху, классицизм и т. д. и дальше пишу:

“Когда учебник будет рассматриваться вами, просим вызвать нас лично, так как этот вопрос имеет принципиальное значение”.

Мы надеялись, что мы будем вызваны, потому что речь идет о принципиальных вопросах. Эти вопросы имеют принципиальное и теоретическое значение. ‹…› Министр оставил все, что было выкинуто Бродским. И только при помощи работников Отдела школ ЦК партии мы вновь восстановили, уже не говоря об этом министру ничего»[1167].

Приведенный рассказ отражает стиль работы Вознесенского на посту министра; и не стоит думать, что он