ректор Бишоп-Уирмута, так умело защищал свою веру в книге «Взгляд на доказательства христианства» (1794), что прочтение этой книги до 1900 года оставалось обязательным условием для поступления в Кембриджский университет. Еще более известной стала его «Естественная теология» (1802), в которой он пытался доказать существование Высшего разума, накапливая, исходя из самих наук, свидетельства замысла в природе. Если, рассуждал он, человек, никогда не видевший часов, наткнется на них и изучит их механизм, разве он не примет как данность, что их сконструировало некое разумное существо? Но разве в природе нет сотен операций, указывающих на расположение средств для достижения желаемого эффекта?

На одном конце мы видим разумную Силу, организующую планетарные системы;… на другом… обеспечивающую соответствующий механизм для сцепления и расцепления нитей перьев жужжащей птицы….. Каждое организованное природное тело, в тех положениях, которые оно содержит для своего пропитания и распространения, свидетельствует о заботе Творца, явно направленной на эти цели».9

Половина грамотной Англии начала обсуждать книги и часы Пейли; Кольридж, Вордсворт и Хэзлитт говорили о них в оживленных дебатах в Кесвике. Естественная теология» имела долгую жизнь; великий Дарвин сам тщательно изучал ее10 прежде чем сформулировать свою конкурирующую теорию о том, что приспособление органов к желаемым целям произошло благодаря естественному отбору. Спустя столетие после Пэйли Анри Бергсон красноречиво перефразировал «аргумент от замысла» в книге L'Évolution créatrice (1906). Дебаты продолжаются.

II. ГОДВИН О СПРАВЕДЛИВОСТИ

Совершенно забытый сегодня Уильям Годвин (1756–1836) был самым влиятельным английским философом своего поколения. «Ни одно произведение нашего времени, — писал Хэзлитт в 1823 году, — не нанесло такого удара по философскому сознанию этой страны, как знаменитое «Исследование о политической справедливости»».11 «Выбросьте свои книги по химии, — сказал Вордсворт одному молодому студенту, — и читайте «Годвина о необходимости»»;12 А в старости Годвин, когда он уже начал сомневаться в себе, увидел, как его идеи передаются на крыльях песен его зятем Шелли. Возможно, его посадили бы в тюрьму, если бы не высокая цена, которую он назначил за свою книгу.

Его родители были благочестивыми кальвинистами, приверженцами предопределения, которое у Годвина превратилось в детерминизм. Его отец был нонконформистским священником; сам он получил образование для кафедры и служил священником в разных городах. Во время службы в Стоумаркете молодой республиканец познакомил его с французскими философами, которые вскоре расстроили его веру. Атеизм он перенял у д'Гольбаха, хотя в более поздние годы тот милостиво выделил место для Бога в своем переполненном томе. От Гельвеция он перенял веру в образование и разум как прародителей утопии. Вслед за Руссо он признавал врожденную доброту людей, но предпочитал философский анархизм руссоистскому всемогущему государству. Он отказался от христианского служения и стал зарабатывать на хлеб пером и чернилами. Он присоединился к лорду Стэнхоупу и Томасу Холкрофту в клубе «революционеров», но по большей части отдавался упорной учебе и трудной писательской работе; и в 1793 году, в возрасте тридцати семи лет, он выпустил самое радикальное крупное произведение своего времени.

Он назвал ее «Исследование о политической справедливости и ее влиянии на общую добродетель и счастье» (Enquiry Concerning Political Justice and Its Influence on General Virtue and Happiness). Являясь, по всей видимости, книгой о правительстве, она охватывала почти все проблемы философии, от восприятия до государственного управления, останавливаясь лишь на Боге. Он презирал басни о рае и аде как прозрачные приспособления для поощрения послушания и облегчения управления государством.13 Он осуждал священнослужителей, которые клялись в принятии Тридцати девяти статей официальной веры, но в частном порядке отвергали их.14 Он отвергал свободу воли и саму волю, если понимать ее как отдельную способность; она была для него всего лишь абстрактным термином для сознательной реакции на стимулы, ситуации или желания.15 Поскольку поступки определяются наследственностью, индивидуальным опытом и текущими обстоятельствами, мы должны встречать проступки других без гнева и упреков, а также реформировать нашу систему наказаний, чтобы реабилитировать, а не наказывать; однако может возникнуть необходимость использовать похвалу, порицание и наказание в качестве корректирующего воспоминания при будущих искушениях.16

Что мы должны восхвалять, а что порицать? Нравственно хорошие и нравственно плохие? И что такое добро? Вслед за Гельвецием (1758) и Бентамом (1789) Годвин определил добро как то, что способствует индивидуальному или групповому счастью, а счастье он определил как последовательное удовольствие тела, ума или чувств. Эта этическая философия не является гедонистической или чувственной, поскольку интеллектуальные удовольствия она ставит выше чувственных. Она не эгоистична и не эгоистична, поскольку признает, что человек является частью группы, что благо группы является предпосылкой безопасности входящих в нее людей, и что к высшим наслаждениям относятся те, которые человек может получить, способствуя счастью своих собратьев. Наши социальные инстинкты порождают альтруистические поступки, и эти поступки могут доставить нам удовольствие более острое и длительное, чем любое наслаждение чувств или интеллекта.17 Быть добрым — значит быть счастливым; быть недобрым — значит быть несчастным. «Мораль, наука о человеческом счастье, — это «принцип, связывающий индивида с родом, и побуждения, которые призваны убедить нас строить свое поведение на пути, наиболее способствующем всеобщему благу».18

Справедливость, таким образом, — это регулирование поведения, как индивидуального, так и группового, для достижения наибольшего счастья наибольшего числа людей. «Непосредственным объектом правительства является безопасность группы или индивида». Поскольку индивид желает иметь столько свободы, сколько соответствует его безопасности, «наиболее желательным состоянием человечества является то, которое поддерживает общую безопасность при наименьшем посягательстве на индивидуальную независимость».19 Следовательно, нет необходимости в государственных или религиозных санкциях для заключения брака; достаточно взаимного согласия двух взрослых людей жить вместе, а союз должен быть расторгнут по желанию любой из сторон.20 (Эта строка особенно понравилась Шелли).

Годвин не любил правительства. Какими бы ни были их формы и теории, на практике они представляли собой господство большинства над меньшинством. Он отвергал консервативное утверждение, что массы врожденно неполноценны и всегда потенциально убийственны, а потому должны управляться с помощью басни, террора или силы. Как и Оуэн, он считал, что в большинстве случаев неполноценность обусловлена недостаточным образованием, ограниченными возможностями или неблагоприятной экологической обстановкой.21 Он смеялся над равенством перед законом, когда каждый день денежный преступник освобождался от наказания за свое преступление с помощью юридической хитрости или судебной благосклонности22.22 Он не был