— Засучи-ка, браток, мне рукава! — приказал он Павлу Шатрову, предварительно поплевав в кулаки.

Нижние чины одобрили действия Ильи Лыкова и Ивана Бытина, так как было единодушно установлено, что гнев их законен и справедлив: под брезентом оказались три калужские девицы — чулочница Павлина, портниха Ирина и томная продавщица Тоня.

Девицы были в чужих шинелях, накинутых на плечи; они сидели на мешках, и каждая в паре с посторонним нижним чином. Так, например, чулочницу Павлину ласкал ротный кашевар, портниху Ирину угощал ситным и колбасою денщик батальонного командира, а для томной продавщицы Тони обозный ездовой выплетал из ремней нечто похожее на стэк.

Илья Лыков подступил вплотную к обозному ездовому, и последний попятился, то ли от страха, то ли для того, чтобы изловчиться и стегнуть своего противника не выплетенным еще стэком.

Иван Бытин был расторопным человеком, и, не в пример Илье Лыкову, он, вскочив на платформу, ударил ротного кашевара в ухо, не дав ему возможности предварительно осмотреться.

Денщик командира батальона поспешно сбежал, позабыв шинель, покоившуюся на плечах портнихи Ирины. Павел Шатров, воспользовавшись этим случаем, громко и отчетливо прокричал своей возлюбленной:

— В нашей сельской местности нет девиц милее тебя. Подай-ка мне скорее руку!

Портниха Ирина просияла от счастья в улыбке и охотно пособила милому одолеть последнее препятствие — от земли до вершины платформы. Он при ее помощи взобрался на платформу, и она на глазах у всех расцеловала его. Они обоюдно молча торжествовали, но Ивану Бытину предстояло сильное умственное затруднение: он с первого удара сбил ротного кашевара с ног и, придерживаясь правила, что лежачего не бьют, ожидал, когда последний встанет.

Но ротный кашевар также знал это правило и потому не вставал. Они находились в таком положении свыше минуты при напряженном внимании безмолвствующих нижних чинов. Иван Бытин, дабы не нарушить правил, взял кашевара за пояс и за ворот рубашки и спустил его с платформы на руки нижних чинов.

Громкие возгласы были одобрением его действия, и смутившийся обозный ездовой — последний из противников на платформе — спрыгнул на противоположную сторону. Многие нижние чины юркнули в вагоны, чтобы изловить обозного ездового, но он, оказывается, имел резвые ноги.

Иван Бытин держался как победитель и строгой поступью подходил к молчавшей чулочнице Павлине. Она не шевелилась, но взор ее казался строгим и решительным.

— Только попробуй! — твердо произнесла она, и Иван Бытин, внезапно оробевши, опустил кулаки.

Нижние чины затюлюлюкали и засвистели, но Иван Бытин безмолвствовал, ибо сила его была покорена девичьей решительностью.

— Вот и попробовал, — тихо произнес он, осторожно положив руку на ее плечо.

Девица не улыбалась, но на губах ее он обнаружил нечто похожее на неугасимую любовь. Нижние чины умолкли и, проявляя к делу собственный интерес, смотрели на происходящее с неким вожделением. Неожиданно для всех спереди к составу эшелона приткнулся паровоз, и буфера, один за другим, повторили стальной лязг.

Машинист дал продолжительный гудок, и все нижние чины, за исключением дежурного унтер-офицера, поспешили к своим вагонам. Дежурный же унтер-офицер поманил к себе пальцем Ивана Бытина и, сладострастно подмигивая, что-то пошептал ему на ухо. Иван Бытин гневно сверкнул очами и с вершины платформы с большой решительностью плюнул унтер-офицеру в лицо.

— Разве они вам настоящие жены? — изумился дежурный, старательно вытирая плевок рукавом шинели.

Паровоз рванулся, состав устремился вперед. Дежурный унтер-офицер вскочил на первую попавшуюся тормозную площадку и фуражкой защитного цвета помахал в пространство. Поезд отходил медленно, и Иван Бытин увидел денщика, бежавшего за платформой.

— Шинелю, земляк, шинелю кинь — казенная, не своя шкура! — умолял он.

Иван Бытин погрозился кулаком, денщик остановился и от недоумения стоял на месте, размышляя, должно быть, о том, вскочить ли ему на тормозную площадку или же дезертировать с первых дней войны.

Илья Лыков, охватив талию продавщицы Тони, осторожно усадил ее на мешки и пытал ее недоуменным взором, а не словесно. Тоня плакала, Илья Лыков не утешал ее, а сосредоточенно наблюдал, какое обилие слез проливается на ее щеки.

Только Павел Шатров понимал все решительно, так как калужская портниха Ирина подвела под все события более обстоятельный резон. Ирина довела до его сведения, что они тайком от всех уже давно порешили отбыть на фронт и, во-вторых, если бы они, калужские жительницы, душевно не полюбили ни Ивана Бытина, ни Илью Лыкова, ни Павла Шатрова, то какой бы им был интерес отбывать на фронт именно с тем воинским эшелоном, с которым отправлялись означенные нижние чины?

Доводы были убедительны, ибо воинских эшелонов, на самом деле, ежедневно отправлялось много. Однако Павла Шатрова мучил один вопрос, а именно — какие взаимоотношения за текущую ночь сложились между ней, калужской портнихой, и денщиком командира батальона?

— Вы же, милый, все солдаты охальники! — произнесла она и внезапно прослезилась. Ирина плакала, а Павел Шатров молчал, находя в ее слезах полное искупление.

— Не рыдай, Ирина, в нашей сельской местности бабы своим рыданием бередят мужские сердца! — сказал он после долгого молчания.

— Пытай, пытай меня, милый, больше! Ты пытай, а я тогда озлоблюсь и умолкну! — просила она.

Павел Шатров не умел ни пытать, ни выпытывать, ибо его сердце к чему-то стремилось, как стремился вперед и паровоз. Стук колес на стыках заглушал говор, и калужская портниха Ирина так же неожиданно рассмеялась, как и неожиданно несколько минут тому назад расплакалась. Она положила руку на плечо Павла Шатрова и, переменивши тон, громко произнесла:

— Какой ты добрый, а смешной!

Простое сердце Павла Шатрова не устояло перед ее лаской, но он еще колебался, можно ли плотнее охватить ее талию.

— Все вы — солдаты, и всех вас жалко! — сказала она со вздохом, будто бы догадавшись о его мыслях. — Война, Павел, разбудила мое сердце, должно быть, не для тебя одного…

Это была правда, и эту правду Павел Шатров если не разгадал, то почувствовал: война повелевала не только сознанием людей. Война несла страх и движение, силу и отчаяние, разрушение и созидание. Один день войны мог равняться векам, ибо сознание людей пробуждалось в этой войне больше чем в мире.

6. Проблески оперативного искусства

На грош луку — на рубль стуку.

Было раннее утро, и паровоз одолевал пространство, увозя нижних чинов второго батальона двести двадцать шестого пехотного Землянского полка к отдаленной западной границе.

В те же часы в ночь на двадцатое августа под Гумбиненом немцы стремились одолеть русских. Немецкие корпуса теснили русские фланги, и