деревни и города… Знаете ли вы причитания, которые поют арестанты, осужденные за уголовные преступления, когда проходят через населенный пункт? — спросил Некрасов. И, не дожидаясь ответа, он затянул нараспев:

— Пожалейте, отцы-благодетели!

Пожалейте усталых путников!

Арестантов несчастных вспомните!

Накормите, отцы-благодетели!..

Лицо Некрасова потемнело от печальных воспоминаний, он на минуту умолк. Потом продолжил:

— Тот, кто не слышал этой песни, которую не то поют, не то читают сотни голосов под аккомпанемент зловещего звона кандалов, никогда не поймет ужасного нищенского существования, которое влачат несчастные арестанты.

Многие из них во время долгого путешествия, прерываемого «отдыхом» в этапных тюрьмах, заболевали и умирали. С нами шли также арестантки и жены некоторых ссыльных, добровольно следовавшие за своими мужьями.

В конце концов мы пришли в Кару. Я уже вам говорил, что там мне пришлось встретиться с несколькими поляками. Я был искренне восхищен ими. С первого дня ссылки они думали над возможностью побега и возвращения на родину. Они принимали участие во всех протестах, голодовках, бунтах, совершали побеги, хотя за это грозило суровое наказание, даже смерть. Бунтарь по характеру, я чувствовал в них братские души. Мы очень уважали польских товарищей по несчастью. Поэтому среди песен разных народов, которые пели арестанты, было много польских. Некоторые из них были переведены на русский язык.

Некрасов замолчал, несколько раз затянулся табачным дымом. Воспользовавшись этим, Томек спросил:

— Может быть, вы помните какую-нибудь из польских песен?

Капитан согласно кивнул.

— Я вас прошу, спойте нам одну из них, — прошептал Томек, глубоко взволнованный рассказом капитана.

Некрасов снял со стены висевшую гитару, сел в кресло, ударил по струнам…

Над тихой, сияющей лунным серебром маньчжурской степью поплыли звуки песни, неразрывно связанной с трагической историей польского народа:

— Боже, что Польшу родимую нашу

Холил, лелеял столь долгие годы,

Ныне к Тебе мы возносим моленье:

Дай нам свободу, пошли избавленье…

Когда капитан замолчал, воцарилась тишина, которая была красноречивее всяких слов…

— Значит, вы и эту нашу песню… пели в Каре? — шепнул боцман, вытирая глаза носовым платком.

— Пели. Нам особенно нравились песни, в которых выражалась тоска по свободе, ну и конечно революционные. Многие из нас готовили побег и бунт, и знаете, кого мы брали за образец? Вашего земляка Беневского[36], бывшего участника Барской конфедерации!

— Неужели?! Ведь наш Беневский бежал отсюда больше ста лет назад! — удивился боцман.

— Да, вы правы, но его бегство, получившее тогда известность во всем мире, особенно поразило умы ссыльных в Сибири. Многие из них стремились ему подражать. Когда в отчаянных головах зарождались фантастические планы бунта, они часто вспоминали Беневского.

— Действительно, у Беневского была голова на плечах. Он здорово надул своих преследователей, — сказал боцман. — Это верно, что такие истории укрепляют мужество человека.

— В Англии я читал записки Беневского, но очень хотел бы еще раз услышать от вас подробности его побега, — попросил Томек. — Я очень люблю такие рассказы…

— Я поддерживаю просьбу Томека, — горячо сказал боцман. — Прополоскайте-ка горло, а мы слушаем!

Боцман наполнил ромом стакан Некрасова. Капитана не надо было долго упрашивать; он закурил трубку и начал рассказ:

— Попав в плен, Беневский сразу же задумал побег. Как только его привезли в Казань, он связался с местными татарами и находившимися там польскими ссыльными, с помощью которых хотел поднять вооруженное восстание и облегчить себе побег. Но кто-то выдал заговор. К счастью, Беневский вовремя сбежал в Петербург. Там он разработал новый план побега, на этот раз на голландском корабле. И опять ему это не удалось из-за предательства капитана корабля. Обер-полицмейстер Чичерин арестовал Беневского. Его посадили в крепость и отдали под суд. Как опасного политического преступника его приговорили к ссылке в Усть-Большерецк на Камчатке.

Прибыв на место ссылки, Беневский очутился под строгим надзором. Несмотря на это, он не оставил планов побега. Вскоре ему удалось завоевать доверие губернатора Нилова. Его перевели в Петропавловск, где он стал преподавать языки дочери губернатора, Афанасии. Воспользовавшись этим, он сумел завязать знакомство с влиятельными жителями полуострова, которые предложили ему основать школу. Но Беневский об этом и не помышлял. Он знакомился с офицерами и чиновниками и с помощью удачной игры в шахматы сумел даже скопить немного денег.

В беспокойном уме Беневского возник новый план побега. Он привлек к этому делу некоего Хрустеева и находившегося в ссылке уже больше пятнадцати лет Казимежа Вельского, бывшего чиновника польского короля. С их помощью он организовал заговор, который охватил широкие круги ссыльных. Деятельность Беневского была облегчена его близким знакомством с семьей губернатора. Дело в том, что молодая Афанасия влюбилась в него без памяти. Беневский был вынужден некоторое время скрывать от нее, что уже женат. Возможная опала губернатора свела бы на нет все его планы. Он намеревался ни больше ни меньше как захватить в порту корабль и бежать на нем с Камчатки. Однако заговор был раскрыт. Несмотря на это, Беневский отнюдь не растерялся! Он вступил в открытую борьбу. Губернатор Нилов погиб. Во главе доверенных людей Беневский окружил церковь, в которой в то время находились семьи русских чиновников, и пригрозил, что сожжет их, если солдаты не сложат оружие. Таким образом Беневский овладел городом.

Захватив корабль, стоявший в порту, Беневский погрузил на него запасы продовольствия, поднял польский флаг и, дав салют из двадцати пушек, отчалил вместе со своими друзьями. С Беневским бежала также и Афанасия, которая даже после того, как узнала, что Беневский не может на ней жениться, пожелала сопровождать его в качестве приемной дочери[37].

— А что случилось потом с этой несчастной девчонкой? — спросил боцман.

— Она умерла во время путешествия по морю, — ответил Некрасов, набивая табаком трубку.

— Гм, мне ее очень жаль, — заметил боцман. — Но и наша Салли тоже полетела бы за Томеком на край света!

— Это что, ваша невеста? — заинтересовался Некрасов. — Если судить по имени, она, наверное, не полька!

— Мы не помолвлены, хотя… очень любим друг друга, — ответил Томек, краснея. — Это австралийка, которая учится в Англии. Но вы нам не рассказали, почему остались в Сибири…

— После того, что вы сказали, я уверен, вы хорошо меня поймете, — ответил Некрасов, улыбаясь Томеку. — Сначала, находясь в Каре, я мечтал по примеру Беневского захватить корабль и бежать из России. Но позже оставил всякую мысль о бегстве. Я побывал в обществе многих революционеров. Благодаря им я понял, что буду здесь нужен, когда настанет пора действий. После моего освобождения я женился на студентке из Киева, приговоренной