неспособны их выговорить.

— Ну же, еще немного. Уже почти получилось, — сказала Мариан. — Начни лучше сначала.

— Я…

Без толку. Еще и горло до кучи пересохло — хуже, чем в Сахаре.

— Меня зовут, пора идти ужинать, — сказала Мариан. — Такими темпами понадобится добрый час, чтобы ты это выговорил. Так что на сегодня ты спасен. Перезвоню перед сном, чтобы пожелать тебе спокойной ночи.

Он положил трубку, дошел до веранды, и телефон зазвонил.

Это была, конечно же, Ливия.

— Прости, одну минутку.

Сходил выпить стакан воды:

— Вот он я.

— Я звонила, но было занято. С кем ты говорил?

— С Фацио.

У него совралось само собой, необдуманно. Так что Ливия ничего не заподозрила.

Повесив трубку, он подсчитал, что наврал ей уже не менее десятка раз.

Можно ли и дальше продолжать в том же духе? Нет, никак нельзя. Каждый раз, когда врал, он буквально ощущал, как становится грязным, вот и теперь ему непременно следовало постоять под душем.

Вот так мужчина!

С одной стороны, как ни тянула из него слова лебедкой Мариан, он был совершенно неспособен сказать ей, что не только хочет, но чувствует, что любит, а с другой — ему недоставало храбрости поговорить открыто и честно с Ливией, признаться, что он чувствует, что больше ее не любит.

После душа комиссару полегчало, и он сел ужинать. Умял половину от всего, потом убрал со стола.

Хотел лечь спать пораньше — вставать надо было не позже шести, чтобы успеть к половине восьмого доехать до развилки на Арагону.

Взял телефон и поставил в спальне, воткнув шнур в розетку рядом с тумбочкой.

Не глядя протянул руку к книжной полке и взял первую попавшуюся книгу. Когда лег, обнаружил, что это книга Стендаля «О любви». Его так и подмывало рассмеяться. Открыл наугад.

В первые разы, когда я испытал любовь, та странность, которая была мне свойственна, заставляла меня думать, что я не люблю. Я понимаю трусость…

Почитал еще часок-другой, пока веки не стали слипаться. Зазвонил телефон.

— Спокойной ночи, комиссар.

— Я тоже, — смущенно ответил он.

Мариан засмеялась.

— Ты что, туго соображаешь? Это ты должен был ответить, когда я тебя спросила, хочешь ли и ты меня! Так значит, это «я тоже» сквозь зубы — ответ на предыдущий вопрос или означает «я тоже желаю тебе спокойной ночи»?

— Второе из того, что ты сказала, — ответил Монтальбано, ощущая себя одновременно шутом и трусом.

Но правильные слова никак не шли на язык.

Перед выходом из дома его охватили сомнения. А вдруг эти тунисцы случайно видели его по телевизору и узнают комиссара Монтальбано? Вероятность мала, но она есть. И как ему изменить лицо за пять минут без подручных средств?

Он нацепил темные очки, закрывшие пол-лица, нахлобучил широкополую шляпу, годную разве что для огородного пугала и доходившую до самых глаз, повязал на шее огромный красный платок, задрав его почти до носа, и вверил себя Господу.

Интелизано уже ждал его на развилке. Бросил на комиссара слегка изумленный взгляд, но не стал задавать вопросов.

Наконец посреди вполне проезжего проселка машина Интелизано остановилась. Монтальбано, ехавший следом, тоже притормозил.

— Теперь пойдем пешком. Заприте машину.

Налево шел узкий гужевой тракт. Они пошли по нему.

— Отсюда начинается моя земля.

Шагали минут двадцать по свежевспаханному полю. Монтальбано вдыхал аромат земли — земля вкусно пахнет, как и море.

Потом они прошли мимо конюшни из каменной кладки, там были лошади; рядом стоял большой ангар из листового железа. Наверху было устроено нечто вроде сеновала.

Вдруг, пока Монтальбано разглядывал постройки, яркий луч света, шедший с сеновала, резанул ему прямо по глазам. Хотя на нем и были солнечные очки, он машинально зажмурился, а когда открыл глаза, света уже не было. Комиссару пришлось снять очки и вытереть слезящиеся глаза. Наверное, луч солнца отразился от осколка стекла.

9

— Ангар очень удобный, — объяснял Интелизано, — наверху — сеновал, а внизу — склад, гараж, зернохранилище… Работники приходят сюда поесть, когда слишком жарко, или в непогоду.

— У них есть ключи?

— Само собой.

— И ночуют тут?

— Нет, вроде я вам говорил. В Монтелузе они ночуют.

Спустя еще десять минут они дошли до места, где работали двое тунисцев.

Монтальбано убедился, что оттуда, где они находились, вторая половина участка, бесплодная, где стоял дом-развалюха, не была видна из-за заслонявшего его холмика.

Но наверняка тунисцы забирались на холм, когда работали на земле, так что они знали о существовании заброшенного домика.

Тунисцы прервали работу. Тот, что сидел на тракторе, слез с него. Они сняли кепки. Интелизано представил их.

— Это Алькаф, а это Мохаммед.

— Очень приятно, — сказал Монтальбано, протянув руку.

— Они из Туниса, — продолжал Интелизано, — работают тут уже два года. Этот синьор — инженер Карло Ла Порта, он намерен купить землю.

— Ты продавать? — спросил Мохаммед; лицо его выражало сожаление.

— Три больших надела, трудно за всем присматривать, — ответил Интелизано.

Алькаф улыбнулся Монтальбано.

— Хорошее дело ты делаешь.

— Еще больше хорошо, если оставляешь нас у тебя, — сказал Мохаммед.

Им было лет по пятьдесят, но выглядели молодо.

Оба сухощавы, внимательный умный взгляд. Хоть и одеты, как оборванцы, а держались достойно.

— В Тунисе вы работали на других или у вас была своя земля? — спросил Монтальбано.

— Да, своя земля, — ответили они хором.

— Но немного, — уточнил Алькаф.

— Тракторами пользовались?

— Нет, — сказал Мохаммед. — Трактор нет деньги. Мотыга и плуг. Водить трактор научиться тут.

— Пройдемте дальше? — спросил Интелизано.

Монтальбано кивнул и на прощание снова протянул руку работникам.

Когда тех уже не было видно, Интелизано спросил у комиссара, в какое время тот собирается вернуться сюда для разговора с батраками.

— Не позднее пяти я буду уже здесь. Но почти наверняка успею раньше.

— Не забудьте: с закатом солнца они сворачиваются и уезжают домой в Монтелузу.

— Хорошо.

— Как они вам показались?

— На вид опытные и разумные.

— Так и есть. И большие трудяги.

— Вы склонны исключить…

— Уважаемый комиссар, в нормальной ситуации они оба были бы важными господами, но в их нынешнем положении…

Комиссар был того же мнения. Они добрались до места, где оставили машины.

— Я поеду в Монтелузу, у меня там кое-какие дела, — сказал Интелизано. — Вернусь сюда к часу дня, может, раньше, а уеду не позднее трех, чтобы вам не мешать.

По пути в Вигату комиссар пришел к убеждению: руки Алькафа и Мохаммеда не похожи на руки крестьян, привыкших с утра до вечера мотыжить землю.

Когда он в первый раз пожал их, ощутил, что