обращении с солдатами, определяется не этикой и культурой, не человечностью, не справедливостью и христианством или другими подобными прекрасными вещами, а соображениями чисто иезуитской целесообразности. Ее скрытая опасность для подрыва дисциплины и для «духа» самой армии до сих пор далеко еще не всеми признана. «Выравнение» рекрутов и неотесанных солдат старыми солдатами, грубые казарменные словечки и всякого рода пошлая брань, изрядная порция пинков, ударов, толчков и т. п., окрики «держи выше» или «подтянись» до настоящего времени засели настолько глубоко в сердца большого числа унтер-офицеров и даже офицеров, дрессируемых в духе отчуждения и враждебности к народу и символизирующих собой тупейших представителей политики насилия в миниатюре, что они не только поощряют эти методы, но и признают их прямо необходимыми. Борьба против этих эксцессов уже заранее наталкивается на их почти непреодолимое пассивное сопротивление. Ежедневно можно слышать, как начальники тайком называют требование гуманного обращения с «людьми» глупой выдумкой. Военная служба — это грубая служба. Но и тогда, когда проникают во всю глубину тайной опасности этих дисциплинарных злоупотреблений, мы очутимся опять между двух огней, из которых один должен следовать по пятам за естественным развитием системы, противодействующей насилию, на что нами уже было указано. Это грубое обращение — на что придется указать еще раз — является необходимым вспомогательным средством внешней муштры. От него капиталистический милитаризм, для которого свободная внутренняя дисциплина является недостижимой, не может отрешиться. Мы вновь повторяем, что эта система считается, правда, не официально, а официозно, несмотря на все сомнения и сожаления, хотя и не легальным, но незаменимым средством милитаристического воспитания.

Но эта система, независимо от своей сомнительности с военной точки зрения, стала вызывать угрызения совести, после того как беспощадная критика социал-демократии коснулась военного вопроса и после того, как даже широкие круги буржуазии начали отворачиваться от такой воинской морали. Скрежеща зубами, милитаризм должен был смириться не столько с тем, что им распоряжаются совсем не высокопоставленные военные, сколько с тем, что он зависит, и прежде всего материально, от народного представительства, к которому он привык относиться с насмешливым презрением, — от рейхстага, в котором заседают даже депутаты от «черни», короче говоря, от всяких «каналий», которые под охраной парламентского иммунитета все чаще и чаще и без всякой пощады обнажают его. Поэтому, сдерживая бешеную злобу, ему пришлось прибегнуть к тому, чтобы расположить к себе «парней, заседающих в рейхстаге», и презираемое и осмеиваемое им «общественное мнение». Речь шла о том, чтобы не подвергать слишком большому испытанию военное благочестие буржуазии, которая сама по себе была готова на любые военные ассигнования, но иногда, особенно во времена финансовых затруднений, была не прочь погладить милитаризм и против шерсти; нужно было по возможности облегчить их роль перед своими избирателями, которые по существу принадлежат к антимилитаристическим классам и, осознав свое классовое положение, становятся обычно социал-демократами. Нужно было удержать или вырвать у социал-демократии могущественное оружие агитации. С этой целью вначале прибегли к тактике затушевывания и обмана. Военное судопроизводство было негласным, и «ни один луч не проникал в его темные тайники»; и если все же кто-либо и вторгался туда, то изо всех сил старались отрицать, оспаривать и приукрашать действительное положение. Однако ни казарменные стены, ни решетки военных тюрем и крепостей не могли преградить путь свету все более и более разгорающегося факела социал-демократии. Дебаты по военным вопросам в рейхстаге в восьмидесятых и девяностых годах предшествующего столетия являются упорной и страстной борьбой за признание факта казарменных жестокостей, причем не как чего-то случайного и проявляющегося лишь в отдельных случаях, а как обычного, повседневного, до известной степени органического и конституционного проявления милитаризма. Хорошие услуги в этой борьбе оказали неоспоримые доказательства, полученные благодаря публичности военно-судебного производства в других государствах, которые показали, что жестокое обращение в армии является обычным свойством милитаризма, что оно присуще даже республиканскому милитаризму Франции, даже бельгийскому и все более даже швейцарскому милиционному милитаризму. После обычных «обсуждений» и проволочек наступила, наконец, в 1898 г. реформа нашего военно-уголовного процесса. Правда, эта реформа благодаря сохранению негласности судопроизводства все еще позволяла в широкой степени набрасывать покрывало христианской любви на страшные тайны казарм. Однако, несмотря на все приказы, предписывающие самое широкое сохранение негласности, несмотря на много раз комментировавшееся увольнение судей, участвовавших в процессе Бильзе, эта реформа позволила предавать гласности случаи наиболее грубой жестокости, вследствие чего все возражения, выдвигаемые против социал-демократической критики, оказались несостоятельными. Пришлось открыто, хотя и неохотно, признать, что грубое обращение с солдатами является почти повсюду постоянным атрибутом составляющего опору государственности милитаризма. Начали честно, а чаще всего нечестно пытаться искоренить это отвратительное и слишком благоприятное для социал-демократической пропаганды явление, и если сами не особенно верили в достижение этой цели, то делали это, чтобы произвести впечатление, будто таким положением недовольны и готовы приложить все силы для его устранения. С известной бесцеремонностью начали преследовать грубую расправу с солдатами, но все же для милитаризма более важным, чем борьба с жестокостью по отношению к солдатам, являются, конечно, интересы поддержания военной дисциплины, превращение народа в послушное орудие для борьбы против его собственных национальных и интернациональных интересов. Достаточно сопоставить приговоры за жестокое обращение с солдатами самого обычного типа с приговорами, назначающимися почти ежедневно за самые ничтожные, совершенные часто в состоянии опьянения или возбуждения, проступки солдат против начальства. Здесь наблюдается кровавое, драконовское возмездие за малейшую вину против святого духа милитаризма, там, несмотря на все, — соответственно мягкая снисходительность. Таким образом, борьба военной юстиции с жестокостями по отношению к солдатам, идущая рука об руку с безжалостным подавлением всякого следа самостоятельности и равноправия со стороны подчиненных, естественно, осталась почти безрезультатной. Случай с наследным принцем Саксен-Майнингеном, имевшим мужество призвать на помощь самих солдат к борьбе против жестокостей и даже вменившим им эту помощь в обязанность, собираясь таким способом искоренить зло энергичнее, чем это обыкновенно делали, говорит красноречивее всего: он должен был немедленно выйти в отставку. Этот случай проливает яркий свет на всю несостоятельность и безнадежность официальной борьбы против жестокостей, царящих в армии.

В книжке нашего товарища Рудольфа Краффта, бывшего баварского офицера, «Жертвы казармы» обработан ценный материал с полным знанием предмета, которое может обнаружить только человек, непосредственно имевший дело с тем, о чем он пишет. Регулярные сообщения нашей партийной печати относительно процессов о жестоком обращении с солдатами (и относительно маринизма), становящихся известными через определенные промежутки времени, дают прямо подавляющее количество материала, обстоятельной разработки которого мы, к сожалению, еще не имеем. В этом отношении нам предстоит еще важная и благодарная работа.

Наши