его своим ловким острым язычком. Мои руки сами собой скользнули назад, лаская гладкую упругую кожу князя, и шаловливый пальчик, не удержавшись, пробрался в развилку и скользнул в маленькую тугую дырочку, проталкивая себя всё дальше и глубже.

Похоже, мой маневр подарил величайшее наслаждение моему князю, и я почувствовала, словно гигантский фейерверк взорвался в моём ротике, пока Дубицкий крепко прижимал мою головку к своему паху, не отпуская меня и повторяя:

— Я тебя обожаю, Кати, я тебя обожаю… — а я сглатывала его солёное семя, извергающееся в меня с невероятной силой.

— О любимый, — подняла я на него глаза, полные влаги, и в то же мгновение он вздёрнул меня мощным рывком на ноги, и сорвал с меня мои панталоны, полностью обнажив меня.

Ещё одно мгновение, и я, уже стоя на коленях на расстеленной на полу медвежьей шкуре, принимаю в себя сзади его бойца, неистово и без объявления войны ворвавшегося в меня, и подарившего огромное неземное наслаждение, которое я никогда не испытывала прежде. И даже не могла себе вообразить и в самых смелых своих мечтаниях, что такое возможно между мужчиной и женщиной.

Крепкие руки удерживали мои бёдра, как круп у норовистой лошадки, пока всё моё тело сотрясали мощные толчки языческого божества, не давая мне вырваться на свободу из его сладострастного плена. Всё моё тело пылало и горело, пока волны неземного блаженства накатывали и отпускали меня. И только очередной вал затихал, и я думала, что всё завершилось, как новый взрыв наслаждения накрывал меня с головой. Отбросив в сторону все приличия, я кричала и извивалась под ударами этого волшебного обжигающего жезла, норовя ещё сильнее прижаться к нему, добровольно сдав все свои бастионы на его милость.

— О мой князь, — кричала и стонала я сквозь слёзы счастья, лившиеся из моих очей, пока храбрый Дубицкий вбивал в меня свою огромную сваю.

Но вот он замер, прижав меня к своему мощному гибкому торсу, обхватив мои перси, сжав со всей силы соски в своих пылающих ладонях, и сотрясаясь сам от своего извержения, тёплой рекой выплеснувшегося в моё лоно, с благодарностью принявшее его вкусное семя.

Нежные пальцы Дубицкого ласкали сладкую складочку между моих ножек, пока я, не желая отпускать его бойца, гладила и перекатывала в ладонях его круглые яички, уже напрягшиеся из-за моих осторожных любовных прикосновений.

— Стоило сразиться с медведем ради такого, — пробормотал мой князь, укладывая меня спиной на мягкую шкуру и наваливаясь на меня сверху всем своим тяжёлым гибким телом. — Ты самая лучшая женщина, которая у меня была, — прошептал он мне жарко в ушко, и я почувствовала, как моя дырочка снова изнывает от невыносимого вожделения.

— Любимый, — только и успела я ему ответить, как мои бёдра снова широко раскинулись, и его гигантский фаллос начал свой неуёмный и страстный путь во мне.

Но вот он вынырнул, покинув моё изнывающее лоно, как ловкий дельфинчик из волны, и его упругий язычок взялся за дело, облизывая и лаская всячески мою складочку. Его тёплые уста на секунду впились в мой крошечный бугорок, чтобы затем отпустить его и продолжить рисовать изысканные узоры кончиком языка вокруг моей дырочки.

И только я уже снова почувствовала приближение вершины наслаждения, как князь отпустил меня, усевшись у моих бёдер, и направил своего смелого страстного воина прямо в меня, и я, не удержавшись, посмотрела, как он врывается в мою податливую набухшую плоть, словно разрезая меня пополам. Это зрелище так взволновало и взбудоражило меня, что я более не могла отвести от него взора, подавая свои бёдра вперёд, прямо ему навстречу, словно принимая приветливо в себя сладострастный пиратский фрегат.

Дубицкий тем временем продолжал ласкать своим перстом мой бугорок, который рос и набухал под его пальцами, обещая низвергнуть меня в новую клокочущую пучину наслаждения.

— Французы называют его маленьким женским фаллосом, — с улыбкой проговорил мой князь на французском, нежно продолжая ласкать мою пуговку, и уже сам весь напрягшийся в предвкушении извержения.

— Ах, любимый, я так хочу снова ощутить твой вкус у себя на устах, — почти в беспамятстве пробормотала я, и в то же мгновение сладкая дубинка ворвалась в мой ротик, наполняя его своим соком, пока моё лоно рыдало в сладкой неравной схватке с наслаждением.

Охота. Глава 11

Обессиленные, но не утратившие свой пыл, мы с Дубицким улеглись спать на нашу большую кровать рядом с мирно почивающим князем Черкесовым. Его грудь мирно вздымалась и опускалась, чело было прохладным, когда я положила ладонь, чтобы проверить, есть ли у него жар, и убедилась, что его жизни ничего не угрожает. Я сама не заметила, как провалилась в глубокий сон, охвативший меня после всех треволнений и любовных экзерсисов прошедшего дня.

За окном нашего шале бушевала дикая буря, рыдающая и хохочущая, как стая безумных адских демонов, а в камине потрескивал огонь, дарящий благодатное тепло. Рядом со мной спал любимый человек, подаривший мне самое великое наслаждение в моей жизни. И мужчина, который рискуя собственной жизнью спас меня от дикого зверя, вступив с ним в неравную схватку, и выиграв её.

Сумею ли я быть благодарной и отплатить ему той же монетой? Метель за окнами не утихала, и я понимала, что в наших местах в это время года она может затянуться на долгие дни. А в такую погоду отправлять за нами поисковую экспедицию было бы сущим самоубийством. Удалось ли моей Малинке найти путь домой? И если так, что должны были подумать мои домочадцы, увидев кобылку, всю в крови и без своей хозяйки?

Поэтому мне оставалось только отдаться на волю Господа и продолжать жить одним днём в нашем затерянном охотничьем домике, благо, что в сундуках мы нашли съестные припасы на подобный случай.

В комнате было совсем темно, и угли алыми рубинами догорали в камине, когда я проснулась от странного чувства. Я лежала в кромешной темноте, и моё обнажённое тело гладили и ласкали чьи-то руки.

Сначала я было решила, что это проснулся князь Дубицкий и пожелал продолжить нашу любовную игру, которую мы начали с ним накануне, и моё тело с радостью отозвалось на его призыв, я прижалась к нему и поцеловала прямо в уста.

— Любимый, — еле слышно, чтобы не разбудить спящего Черкесова, прошептала я, и тут вдруг к своему вящему ужасу и смущению