И хотя мои руки блуждали под тонким покрывалом по моему совершенно обнажённому телу, пытаясь представить себе совсем недавние ласки, которые мне подарил князь Дубицкий, они и отдалённо не могли меня приблизить к тому наслаждению, которое я испытывала в его объятиях. Но моё распалённое воображение рисовало мне губы, руки, обнажённый стан и жезл князя Черкесова, который я тоже так желала ощутить в своих ладонях…

Наутро я была совершенно разбита, и даже хотела поначалу сказаться больной, чтобы не участвовать в так ожидаемой всеми гостями охоте. Но едва я выглянула в окно, низкое и ещё совсем холодное зимнее солнце ослепило меня и вселило радость и надежду в моё израненное сердце, отчего и тело моё наполнилось небывалой лёгкостью и силой.

К тому же правила хорошего тона предписывали мне, как радушной хозяйке, всячески развлекать и ублажать великосветское общество, и я с величайшим удовольствием и предвкушением стала облачаться в свой охотничий костюм. И хотя правила предписывали мне носить амазонку, я надела мужской костюм с панталонами и высокими ботфортами, уже представляя себе изумлённые лица дам и мужей.

Но я не собиралась отступать: раз уж сама Екатерина Великая любила в своё время щеголять в мужских одеяниях, то и мне, простой и скромной подданной, не пристало гнушаться её вкусов.

Все уже собрались, когда я вышла к гостям: в своём охотничьем костюме, отороченном соболем, алом кушаке с золотыми пуговками и в лисьей шапке с хвостом, на манер башкир.

— Да вы просто прелестница, графиня, — сделал мне первым комплимент князь Пышкин, и все гости сразу же наперебой начали высказывать мне вслед за ним всяческое восхищение.

И только двое гостей оставались безмолвны, и их голоса я не услышала в хоре восторженных подпевал. Князя Дубицкого и Черкесова. Они оба буквально пожирали меня глазами, и если на лице Дубицкого читались восхищение и неудовлетворённое желание, то у Черкесова ходили желваки на его породистом смуглом лице от нетерпения и ярости.

— Ну что же, господа, я не буду отнимать у вас драгоценное время перед охотой. Зимний день недолог, а мой драгоценный супруг потратил уйму времени, чтобы всё подготовить для сегодняшней забавы.

С этими словами я перевела всё внимание на своего Сержа, который чувствовал себя здесь в своей стихии. Псари еле сдерживали наших борзых, рвущихся в погоню, на которых мой муж тратил целое состояние, которые мне стоило великого труда приумножать, а не истощать.

Но в тот день я решила в полной мере насладиться бешеной скачкой и весельем, даже несмотря на предостережения наших егерей о медведе-шатуне, якобы пробудившимся от спячки раньше времени.

Солнце слепило меня, отражаясь от белоснежной скатерти, укрывавшей бескрайние поля, и моя кобылка Малинка неслась бешеным галопом подо мной, почувствовав свободу и разминаясь после долгого бездействия в стойле. Холодные искры охлаждали моё разгорячённое лицо, и я неслась вслед загоняющей лисицу своре борзых, с небывалым азартом подстёгивая свою лошадку. Бешеная скачка и тот искрящийся алмазами день взбудоражили меня, подарив необыкновенное чувство свободы, отчего я даже не заметила, как совершенно отбилась от всей нашей разудалой компании.

Это ничуть не обескуражило меня: вдалеке я отчётливо слышала звуки охотничьих рожков и лай собак, и мне оставалось только и всего, как последовать на их зов и присоединиться к остальному обществу. Я уже было направила свою Малинку, пришпоривая её, в нужном направлении, как она вдруг заартачилась и взбунтовалась подо мной. Удивлённая таким несвойственным ей поведением, я уже было замахнулось хлыстом, чтобы огреть её покрепче по крупу, как вдруг услышала низкий угрожающий рёв совсем рядом.

Медведь-шатун!

И моё сердце мгновенно оборвалось от одной только этой мысли.

Я пропала.

— Гони, Малинка! — закричала я, похлопывая свою лошадку, и крепко вцепившись в повод.

Но моя лошадка уже и без моих приказов несла меня прочь изо всех своих сил, спасая нас обеих от страшной участи…

Охота. Глава 9

Я совершенно не представляла в тот момент, где могу находиться, потому что в голове у меня билась только мысль о том, что вся моя жизнь может оборваться в одно мгновение, и единственное, о чём я могла думать, так только о том, чтобы у моей верной Малинки хватило сил вынести ту бешеную скачку.

Она неслась по насту, не разбирая дороги, как вдруг звук внезапного выстрела остановил её, и она встала на дыбы, стряхнув меня с себя. Я полетела кувырком в снег, и он смягчил моё падение. И пока я пыталась встать на ноги, моя Малинка уже уносилась прочь, оставив меня совершенно одну.

Но я же отчётливо слышала звук выстрела! Я обернулась, и увидела, как ко мне приближается разъярённое мохнатое чудовище, которого ранил чей-то выстрел, но отнюдь не убил.

— Отойдите в сторону, мадам! Ради Бога, в сторону! — последнее, что я услышала перед тем, как огромный медведь навис надо мной всем своим гигантским телом, и я увидела его смрадную истекающую слюной пасть с острыми клыками прямо перед своим лицом…

— Кати, дорогая Кати, очнитесь, — сквозь оковы ледяного сна пробивался ко мне такой знакомый и желанный голос.

Где я? Что со мной случилось?

Я попыталась открыть свои веки, и яркое солнце ослепило меня. Я закрыла глаза, и почувствовала, как по моей щеке тонкой змейкой покатилась тёплая слеза.

— Жива! Она жива! — услышала я снова голос над собой. Но это говорил уже другой мужчина. Не менее желанный и прекрасный.

— Кати, ma cherie, — заговорил на французском первый мужчина. — Вы узнаёте меня?

И я улыбнулась в ответ, так и не открывая своих очей:

— Князь Дубицкий?

— Она в сознании! — радостно прошептал он, и второй мужской голос приказал мне:

— Попытайтесь открыть глаза, мадам, — и я снова разлепила свои веки, и увидела над собой мужественное лицо князя Черкесова, который с весьма озабоченным видом рассматривал меня.

— Cherie, нам надо спешить, — с тревогой проговорил князь Дубицкий. — Приближается буран.

И тут я увидела на небе чёрные снежные тучи, несущие с собой метель. И неминуемую погибель всем путникам, которых она застигнет в пути.

— Охотничий домик, — вдруг вспомнила я. И пояснила своим двум князьям, недоумённо взирающим на меня. — Если я правильно помню, господа, то здесь где-то недалеко,