Шрифт:
Закладка:
На экране ниже картинки медленно, по буковке, проявлялось: «Преступники, объявлены вне…»
Луч резанул по протоке, питающей инфопроектор. Надпись затормозилась на полуслове. Дэв, нажимая тугие клавиши, перевел компьютеры в ручной режим и набрал:
«Административное воздействие. Высылка в точки изъятия. Массив памяти о лицах и их местонахождении подлежит уничтожению, процедуру осуществить после обнаружения и высылки немедленно.
Об исполнении не докладывать. Пометки в памяти стереть. ТУНГ».
Терминал выбросил сообщение: «Подтвердите код операции. Введите пароль операции». Дэв смешно сморщил ставшее резиново неудобным лицо, набрал:
«Код.000.000.000, пароль операции: *********. К исполнению».
Терминал выбросил: «Принято». Весь предыдущий текст мгновенно исчез, сменившись мелькнувшим: «Поиск» и тут же засветившимся «Фиксация» Окончательно засветилась надпись «Переброс», а Дэв в это время пристроил на панели памяти вторую упаковку липучки, включенный детонатор — и мы оказались дома. Над головами прошелестело что-то, напомнив звук раздираемой бумаги. Американец провел по грязному, потному лицу рукой в многочисленных ссадинах:
— У-уфф… Замедляемся. И в ванну… Есть здесь ванна?
Время плавно приняло нас в свой неторопливый бег. Мы посмотрели на свои образы, все еще дружно покуривающие, попивающие те же банки пива, такие солидные, чистенькие и культурные, потом друг на друга. Грязные, усталые, окровавленные оригиналы дружно заржали. В этом что-то такое было. А может — просто нервы. Я поинтересовался:
— Слышь, а чего это ты там набирал-то, а?
Дэв подмигнул:
— Получил инфо методом подсматривания, подслушивания и вынюхивания. Куда бы пристроить наш арсенал? Очень уж он… Того.
Я пропел, приглядывая место и скрытное, и в то же время доступное:
— «А помирать нам рановато: есть у нас еще дома дела».
Американец скептически хмыкнул.
— И вот еще, Дэв. Что будем делать дальше со всей этой лабудой? Сам понимаешь, нам надо уходить. Мы разворошили такое осиное гнездо…
— Нет проблем, — сказал друг, — Как — никак есть я и мой проектор. Кстати, насчет ванны… Я сейчас похож на нациста оккупанта. Возьми это тяжелое орудие, — сунул в руки бластер, — Намахался я им сегодня…
В конце концов я пристроил вооружение на камине, слегка задрапировав его какой-то тряпкой. Дэв, помыв конечности, первым делом вынул контактные линзы и достал из чемодана новые очки, точно такие же, как разбитые. Довольно посмотрел в зеркало и только потом полез в ванну.
— Бэд рашен, я снова пою, — слегка ополоснув руки и морду в кухонной раковине, пританцовывал я под используемый по прямому назначению завода-изготовителя дэвовский «Шарп»:
— Бэд рашен, я снова с тобой!
Повернувшись, чтобы взять полотенце, я обнаружил ствол чего-то крупнокалиберного перед носом. Оружие умело держала Татьяна.
— Ох, слушай, только не сейчас, — вздохнул я, — Сначала надо поесть. Я пельмени опустил. И так уж вода один раз выкипела, пока мы воевали. Да опусти ты этот металлолом! Давай устроим перемирие.
Она недоверчиво проворчала:
— Знаю я ваши майанские перемирия.
В этот момент за ее спиной возник голый мокрый Дэв и опустил ей на голову бластер. Со зверской рожей прорычал:
— Дадут сегодня здесь спокойно поужинать или нет? Я завалю каждого, кто вздумает встать на моем пути к мясному фаршу и полусырому тесту! Проклятье, мы будем жрать, а эта тварь пускай валяется и смотрит!
— Ты помешивай, пока еще кто на запах не явился, — заявил он, утаскивая Татьянино тело в зал, — Пока приготовится я успею и связать ее, и вытереться, и одеться, и на стол накрыть. И завалить любого, кто еще вздумает зайти раньше, чем трапеза окончится!
Спустя минут пять я раскладывал по тарелкам порции, Дэв то благодушно следил за шумовкой, то неприязненно поглядывал на дверь и связанную как личинка шелкопряда Татьяну. И дверь, и Татьяна, старались не вызывать неудовольствия американца. Может, потому, что у него на коленях лежал заряженный «по пробку» лучемет. Дэвид Эдвин Ли поесть не только любит, но считает еду ритуалом, нарушать который не позволительно никому и ничему. Войди сейчас ангел с саксофоном и возвести он конец света со страшным судом — и то разговор бы не состоялся бы до окончания десерта. Ворча, приятель ловил вилкой пельмень, последовательно тщательно окунал в масло, уксус и сметану, затем внимательно рассматривал и только потом отправлял в рот.
Наконец, угощение растаяло как сон, был выпит сварившийся в пузатом кофейничке кофе, с ним в желудках улеглись ничуть не возражающие против такого соседства по сто грамм коньяку, задымились ароматным дымком сигареты и заметно подобревший американец сообщил глотающей голодную злую слюну Татьяне:
— Теперь можешь говорить все, что хочешь. Теперь я расположен к беседе.
— Зато я не расположена, — гнусаво возмутилась она, — Третьи сутки без крошки во рту разыскиваю этих балбесов, а они даже не догадываются накормить!
— Сейчас, убив легкой закуской сосание в желудке я готов даже на это, — Дэв с добрым сопением соорудил четырехслойный бутерброд и дал даме укусить от сложного сочетания ржаного кислого хлеба, твердокопченой колбасы, настоящего швейцарского сыра, зелени, масла и каких-то приправ.
Я оглядел жующую пленницу. На этот раз она была одета в длинную плиссированную темно-коричневую юбку, в тон к ней была, видно, подобрана и кофта — немного светлее, в стиле мужской сорочки, с нагрудными кармашками и погончиками. Закатанные рукава обнажили незагорелые, тонкие с синими прожилками вен руки. Всклокоченная отбеленная химия делала лицо неприятным. Одежда и слегка размазанная косметика свидетельствовали о прошедших неустроенных сутках, не меньше. Багажем дама то ли не обзавелась, то ли он ждал ее где-то не здесь. Она вполне могла оставить его в любой из вокзальных автоматических камер хранения. В целом она выглядела естественно: невезучая малолетняя шлюшка, из тех, что голосуют на трассах, снимаются на вечерних улицах и танцевальных сборищах. Только глаза выдавали ее сейчас с головой. Ни у одной потаскухи не может быть такого острого, многоопытного взгляда. Взгляда существа, уже давно сделавшего ежесекундную игру своей натурой.
Она встретилась со мной взглядом и подмигнула, продолжая жевать слишком большой откушенный кусок. Она действительно тяжело провела это время и действительно было голодна. В этом она не играла.
— Чертовски вкусно, — изрекла она, справившись наконец о бутербродом, — В России такими теперь не угощают. Руки, конечно, вы мне не развяжете?
Дэв укоризненно покачал головой:
— Как можно! Я не устану
