Киприоты опустили чашу на землю рядом с жертвенным столом, щербатым и потемневшим от крови. Сдернув с нее покрывало, они почтительно встали рядом.

В черных шкурах, с загнутыми назад рогами сатиры казались поднявшимися на дыбы жертвенными козлами. Батт так и остался неузнанным.

Сначала Коккал высоким голосом восславил Зевса и Геру. Последние строфы жрецы и жрицы обоих фиасов пропели вместе. Потом Коккал затянул дифирамб в честь Диониса. Все присутствующие, включая жриц Геры, почтительно слушали.

— Призывайте бога! Призывайте бога! — внезапно воззвал он.

— Приди, сын Семелы! — вторили ему дадуки. — Приди, Бассарей! Восстань из вод Лернейского моря!

Словно внимая этому страстному воплю, огромная маска на мачте корабля начала раскачиваться. Облака быстрее побежали в глазницах бога. Борода завозила по палубе, казалось, это не ветер играет сетью, а Дионис поворачивает лицо.

После тройного возлияния вином Коккал приступил к обряду жертвоприношения. Козлов подводили к алтарю по одному. Дадуки в это время исполняли торжественную песню-просодию под переливы авлосов.

Голову каждой жертвы посыпали ячменными зернами. Следующую горсть Коккал бросал в огонь. Срезав с головы животного клок шерсти, Верховный дадук тоже предавал ее пламени костра.

Один из дадуков вливал козлу в ухо воду, чтобы дождаться кивка согласия. Потом, глядя жертве в глаза, Коккал бил ее молотом в лоб. Козел валился на землю, как подкошенный.

Тогда один из жрецов переворачивал козла на живот, а другой загибал голову жертвы вверх. Верховный дадук резким движением перерезал козлу горло.

В этот момент дадуки и жрицы резко вскрикивали: «Ололигмос!», чтобы заглушить предсмертный крик животного. Прославляющий бога хор совершал однообразные ритмические движения, двигаясь вокруг алтаря то в одну, то в другую сторону.

Младший дадук собирал бившую из шеи жертвы кровь в сфагион, после чего передавал сосуд Коккалу. Выплеснув половину на алтарь, тот выливал остальное в кратер киприотов.

Затем мертвого козла укладывали на жертвенный стол. Гаруспик в алом хитоне вспарывал жертве живот. Вскоре его руки были по плечи в крови, одежда намокла и облепила ноги.

На столе росла груда внутренностей, а на земле рядом с ним — куча шкур. Только один раз гаруспик вытянул перед собой открытые ладони, на которых лежали печень и селезенка:

«Селезенка увеличена, печень темная... — заявил он. — Козел болен!»

Метримота согласно закивала, ей не понравилось, что жертва перед убиением заупрямилась подходить к алтарю. Хорошо еще, что не вырвалась из рук дадука — вот был бы скандал.

Тушу выбракованного козла гиеродулы крюками поволокли к выходу и выкинули за теменос. Ее тут же с радостными воплями утащили дежурившие возле арки нищие.

Дадуки свалили внутренности на большие медные сковороды. Затем теми же крюками выкатили из кострища раскаленные булыжники. Вскоре масло зашкворчало, а над теменосом поплыл запах жаркого.

После того как жрецы, обжигаясь и дуя на дымящиеся куски, съели потроха без остатка, они приступили к разделке туш. Топоры поднимались и опускались, брызгала кровь, бурыми пятнами оседая на одежде. По мраморной столешнице текли темные струи. Во все стороны летели осколки костей. Потемневший песок под ногами превратился в кашу.

Срезав с костей мясо, дадуки торжественно побросали копыта, жир и кости в огонь жертвенного костра. Туда же полетело ритуальное печенье вместе с щепой. В чадящем вонючем дыму слезились глаза, дрова постреливали от капающего жира, белые ребра в огне стремительно чернели.

Вскоре мясо жертв было порублено, посыпано солью и обжарено на вертелах. Ели все, кто присутствовал на церемонии. Сатиров, как посланцев Кипра, тоже пригласили к пиршеству. Гиеродулы разлили по канфарам неразбавленное красное вино, которое киприоты доставили с гейкосоры Батта.

Пропев заключительный дифирамб Дионису, дадуки покинули теменос. Жрицы Геры удалились в Герайон. На этом ритуал закончился, но праздник продолжался.

Этот день будет проведен островитянами в песнях, плясках и неумеренном потреблении вина. А вечером вакханки уйдут в горы, чтобы среди темных урочищ, в чаще леса или на дне глубоких ущелий предаться дионисийскому безумию.

Заглянув в кратер, наксосец удовлетворенно кивнул. Потом приказал накинуть на него покрывало с созвездиями.

— Сейчас заберете? — поинтересовалась Метримота, которая решила дождаться, когда киприоты унесут с теменоса чашу с жертвенной кровью.

— Нет, — Батт покачал головой. — Корабль Диониса должен прокатиться по всему острову, так что забрать успеем... Пусть постоит здесь до утра.

Он переглянулся с сатирами.

4

Следующий раз корабль остановился возле театра.

Возбужденные горожане разбрелись по ярусам. Дети бежали первыми, выбирая лучшие места по своему вкусу. Женщины опускали на каменный пол театрона корзины с дарами, потом разворачивали свертки с закусками. Мужчины откупоривали мехи с молодым вином.

Батт сидел на камне за орхестрой. Наксосец рассеянно наблюдал, как плотники укладывают перед сценой сосновые балки, чтобы построить помост для трагических и комедийных хоров.

От застывшего в зените солнца накатывал жар. Быки безмятежно давили черными тушами пыль. Корабль замер, словно сам бог утомился за день. По синим бездонным глазницам Диониса пробегала рябь перистых облаков, а борода едва колыхалась, когда ее задевал легкий морской бриз.

Поликрита тихо полулежала в отбрасываемой парусом тени, прислонив тирс к мачте и обмахиваясь веером. Менады, все еще пьяные, потихоньку расходились по домам, чтобы хоть немного отдохнуть перед ночной вакханалией.

Сатиры уже вели себя скромнее. Они больше не прыгали как полоумные, а разбрелись по фисташковой роще. Одни улеглись отсыпаться в траву, другие обнимались с