– Но, насколько я знаю, Ставка не собирается менять направление главного удара и по-прежнему планирует одновременное наступление обоих фронтов, в то время как я уверен в том, что действия Юго-Западного фронта должны быть выделены в совершенно особую операцию, не связанную с Северо-Западным фронтом, иначе войска будут лишь мешать друг другу. Фронты попросту будут лишены возможности стратегического маневра. Обстановка требует спешно переправить на левый берег Вислы 2-й корпус 1-й армии и немедленно развернуть на север вторую и пятую армии. Необходимо не только перегруппироваться, но и по возможности нанести на Торнском направлении упреждающий удар…

– Вы забываетесь, ваше высокопревосходительство, – оборвал генерал-адъютанта Рузского Данилов. – Стратегический замысел операции – это прерогатива Ставки, и я не позволю вам вмешиваться не в свое дело. Знаете ли вы наши дальнейшие замыслы? В состоянии ли оценить всю полноту обстоятельств, существующих на нашем и на союзническом театрах военных действий?

– Нет, – только и смог промолвить Рузский, стоя навытяжку перед грозным хозяином кабинета.

– А раз так, то не ломайте больше голову над прожектами, а своевременно и точно выполняйте наши директивы, – сухо сказал Данилов. – Я не прощаюсь с вами. До встречи в вагоне-столовой великого князя, – после небольшой паузы, уже более теплым тоном добавил он. – Простите, но у меня на сегодня еще слишком много дел…

В вагоне-столовой великого князя каждый из приглашенных на обед имел свое место согласно чину и должности. Когда Николай Николаевич вошел, все встали со своих мест, стараясь поймать глазами добродушный взгляд великого князя.

– Господа, – восторженно провозгласил Верховный главнокомандующий, – я хочу сообщить вам радостную весть: между пятью и шестью часами в Ставку приедет государь.

Офицеры шумно встретили эту неожиданную весть, и в ожидании фронтовых рюмок водки, которые официанты традиционно подавали на обед, все поглядывали на великого князя, который, так и не пригубив свой обычный бокал коньяку, принялся за холодную закуску.

Рузский, чье место оказалось за одним столом с Николаем Николаевичем и его братом, великим князем Петром Николаевичем, все еще переживая резкие, обидные слова Данилова, потянулся было к рюмке, до верху наполненной охлажденной водкой, но, вовремя заметив осуждающий взгляд Петра Николаевича, резко сменил направление движения руки, направив ее к корзиночке с хлебом.

Баташов, сидя за столом напротив, незаметно наблюдал за командующим, который, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке. И было от чего. Ласково встреченный Верховным главнокомандующим, он тут же был унижен его завистливыми заместителями. Такие обиды самолюбивый «Завоеватель Галиции и защитник Варшавы» не прощал никому…

Около пяти часов генерал Рузский, великий князь Андрей Владимирович, Бонч-Бруевич и Баташов вышли на платформу. Едва царский поезд прибыл на станцию, как дворцовый комендант генерал Воейков, чуть ли не на ходу выскочив из вагона, уведомил Рузского, что государь приглашает его к себе.

Минут через пятнадцать генерал-адъютант Рузский, сияя словно новый пятак, вышел из царского вагона и радостно провозгласил:

– Господа, Его Величество лично наградил меня орденом Святого Георгия 2-й степени. – Он достал из кармана роскошный футляр и показал врученный ему царем блистательный орден – белый крест на золотой звезде.

– Вам, Михаил Дмитриевич, я особо благодарен за помощь в организации и проведении оборонительной операции, так высоко оцененной императором, – расчувствовавшись, сказал Рузский, обращаясь к Бонч-Бруевичу. – Будьте уверены, что я не отпущу вас без Георгиевского креста.

– Я горячо благодарю вас за заботу, – смутился Бонч-Бруевич, – но это, право, лишнее…

– Каждый должен получить по заслугам! – назидательно промолвил Рузский и тут же забыл о своем обещании, так же быстро, как забыл и о цели, с которой приехал в Ставку.

Баташову, знавшему Рузского много лет, еще в довоенную пору, как одного из лучших генералов, верой и правдой заслуживших это высокое звание на полях сражений Русско-японской войны, за то время, что он служил в штабе Северо-Западного фронта, было прекрасно видно, как сильно изменился этот, еще недавно прямой и честный генерал, за те несколько месяцев, когда волей судьбы его неожиданно приблизили к высшим сферам. Возвеличенный сильными мира сего, он стал забывать о Боге и Отечестве, поставив все свои силы и талант полководца не для убережения своих солдат от неоправданных потерь, а в угоду «великих» стратегов Ставки…

С этими, далеко не радужными мыслями Баташов шел, опустив голову, к вагончику, отведенному для офицеров, прибывшим в Барановичи, по своим делам.

– Пошто детина не весел, пошто голову повесил? – оторвал вдруг его от мрачных размышлений знакомый голос однокашника по Академии Генерального штаба генерала Юдина.

– Ярослав Дмитриевич, дорогой, как я рад видеть тебя! – радостно воскликнул Баташов, крепко обнимая своего давнего товарища. – Как твое командование корпусом? Как поживает драгоценная Татьяна Мефодьевна? Дочерей небось уже всех замуж повыдавал? – забросал он Юдина вопросами.

– Одна осталась, самая младшая, Юленька, – необычно ласково произнес имя дочери генерал-майор.

– Помню твою Юленьку, помню красавицу, – улыбнулся Баташов. – Неужели она себе добра молодца до сих пор не сыскала?

– Где уж там! Ей обязательно героя подавай. Такого, как твой Аристарх, – заметив, как при имени сына на лицо боевого друга вдруг легла невольная тень, Юдин, по-дружески обняв его за плечи, глухо промолвил: – Слышал я о твоем горе. Крепись! Главное верь, надейся, что Аристарх обязательно сыщется. Ведь не иголка же он! Я надеюсь, что ты уже послал запросы по всем фронтам?

– Не только по фронтам, но и жандармерию к этому подключил. Вот, жду результата, – промолвил Баташов.

– Знаешь что? Пошли ко мне, – предложил Юдин, подходя к вагону. – Мне недавно Татьяна Мефодьевна посылочку прислала. И, ты знаешь, там вместе с другими вкусностями оказалась и бутылочка шустовского…

– Да-а! Золотая у тебя супруга, – улыбнулся Баташов, – а моя все о здоровье моем печется…

– А Варвара Петровна знает? – спросил Юдин, когда они расположились за небольшим столиком в просторном купе вагона первого класса.

– Пока нет, – покачал головой Баташов. – Я попросил главного цензора не печатать в «Русском инвалиде» известия о сыне. Если что, я лучше сам обо всем ей расскажу.

– И правильно сделал! Нечего попусту семью тревожить, – согласился Юдин, разливая в серебряные рюмочки золотистую, пахнущую мирными временами, бодрящую жидкость.

Выпили молча, закусили тонко нарезанными ломтиками лимона, посыпанными сахарной пудрой.

– Я слышал, что ваш командующий пытался внести свои коррективы в общий план осеннего наступления, – после продолжительной паузы промолвил Юдин.

– В том-то и дело, что пытался, а не настаивал! – с горечью в голосе ответил Баташов. – И, как результат этого, возвращаемся в Варшаву, несолоно хлебавши.

– Что, Верховный небось был против? – понятливо отозвался Юдин.

– Против был не верховный и даже не Янушкевич, а