германской разведке материалы о частях Красной армии, об аэродромах, строительстве военных объектов в Латвии и т. д. Мною были подобраны и сообщены немецкой разведке места возможной выброски парашютных десантов в районах Саласпилса, Рижского уезда, г. Валмиера и других местах. На станциях Елгава, Кальвене и Цукурфабрик мною была создана большая диверсионная группа из националистически настроенных латышей-железнодорожников. А также были созданы вооруженные группы из числа националистов, бывших участников организации Айзсаргов и других враждебно настроенных к советской власти лиц. Такие группы были созданы мною в Рижском уезде, в волостях Лаубелес, Сунтажу, Кейпенес, Дунтес, Видрижу, на бумажной фабрике в местечке Лигатне, в волости Страупес Цесисского уезда, в г. Лимбажи, других населенных пунктах. В своей антисоветской деятельности мы активно взаимодействовали с членами организации «Перконкруст», которые совместно с айзсаргами сформировали бандитские отряды, «зеленые партизаны», как они себя называют, которые ведут вооруженную борьбу против частей Красной армии».

«Интересно то, – думал Бородин, – что всего по делу Иглитиса НКВД в сороковом году было арестовано двенадцать человек, а это значит, что основной части немецкой резидентуры под руководством штурмбанфюрера Хофмана удалось избежать ареста. Вот, например, врач Алкснис, проживающий в Елгаве на улице Вальню, дом 18, и организовавший в своем доме явку для немецких агентов, среди задержанных в сороковом году почему-то не числится. Также чрезвычайно интересна действовавшая до войны на станциях «Елгава», «Кальвене» и «Цукурфабрик» диверсионная группа из националистически настроенных латышей-железнодорожников. Конечно, скорее всего, во время оккупации они пополнили собой полицейские батальоны и латвийскую дивизию СС, но и вероятность того, что после отхода немцев кто-то из них остался в городе на нелегальном положении, была чрезвычайно велика».

Едва Бородин захлопнул папку с личным делом отца Ирмы, как на столе зазвонил телефон. Майор поднял трубку. Звонил полковник Добров:

– Майор, тут к тебе гости. Капитан Володин из фронтовой разведки тобой интересуется. Знаешь такого?

– Знаю, – ответил Бородин. – Сейчас спущусь.

Убрав документы в огромный допотопный несгораемый сейф и заперев его на ключ, майор закрыл дверь кабинета и сбежал по лестнице на первый этаж.

– Привет, дружище! – развел руки в стороны капитан Володин.

– Здорово, – улыбнулся в ответ Бородин, – что стряслось? – спросил он, заметив, как осунулось и посерело лицо его друга.

– Не здесь, – быстро проговорил разведчик и потянул его за рукав на улицу.

Во дворе стояла черная «эмка» из штаба фронта. Распахнув перед майором дверцу и приказав водителю: «Погуляй пока», – Володин нырнул внутрь салона. Бородин влез следом за ним.

– Так что случилось? Прямо тайны Мадридского двора.

– Сегодня военная прокуратура арестовала двоих моих лучших разведчиков, Смирнова и Васина.

– Помню таких, – сразу настроившись на серьезный лад, сказал Бородин, – излагай по порядку.

– Так вот. Вчера они вернулись с той стороны. Приволокли «языка» – немецкого оберста. А при нем нашли вот это. – Капитан веером разложил на потертом диване «эмки» маленькие черно-белые фотографии. Бородин взял одну, внимательно на нее посмотрел и положил обратно. Мельком глянул на другие. Его аж передернуло. Толстый немецкий полковник в эсэсовской форме и с глупой улыбкой позировал на фоне виселицы с повешенной белокурой девушкой, на открытой груди которой ясно виднелась табличка с намалеванными на ней белыми буквами: «партизан». На другой фотографии тот же эсэсовец на фоне пылающей избы держал за ножки двухгодовалого ребенка с явным намерением ударить его головкой об угол этой самой избы.

– Я все понял, капитан. Твои ребята не сдержались и…

– Зарубили эту фашистскую гадину саперными лопатками. Да ты пойми, майор, они всю войну во фронтовой разведке прошли, орденоносцы! Что же им теперь, из-за этого гада под трибунал идти? Они же в сердцах, понимаешь?

– Да все я понимаю, кроме одного – зачем они его к нам тащили? Сразу надо было удавить, еще за линией фронта, – удивился Бородин.

– Там не до того было. На пулеметы нарвались. Еле ноги унесли! А в планшетку его только здесь заглянули. А там такое.

– Понятно. Где они его?

– Здесь недалеко, в подвалах рыбзавода. Камеры еще немцы обустроили, – зачем-то пояснил он.

– Поехали!

Машина сорвалась с места. Ехали недолго, минут пятнадцать. Остановились около мрачной громады каменного дома. Предъявив маячившему у крыльца часовому в форме НКВД удостоверение, Бородин не задерживаясь прошел внутрь дома, кинув через плечо часовому, сделавшему было шаг к Володину: «Это со мной!»

– Показывай дорогу, – пропустив вперед капитана, сказал Бородин.

Пройдя по мрачному полутемному коридору, они спустились по выщербленным каменным ступеням в подвал и оказались в длинном подземелье со сводчатым потолком, освещенном тусклым светом нескольких ламп. По правую руку виднелись двери, закрытые железными решетками. Одна решетка была распахнута, и Бородин, пригнувшись, чтобы не задеть низкую притолоку, прошел внутрь. Огромное пятно высохшей крови на каменном полу, ворох старого сырого сена в углу, подернутое ржавчиной мятое железное ведро, видимо, для отправления естественных надобностей.

– Понятно, – пробормотал Бородин, оглядевшись. И наклонившись, достал из-за голенища сапога маленький трофейный браунинг[23]. Легко подбросил его на ладони и, резко развернувшись, дважды нажал на спусковой крючок. Негромко хлопнули выстрелы, пули легли кучно в деревянную коробку двери, всего в нескольких сантиметрах от головы Володина.

– Ты чего, майор? – устремив на Бородина ошалелый взгляд, спросил капитан.

– Так надо, – быстро ответил Бородин и тут же спросил: – Оберста этого еще не зарыли?

– Не знаю, – пожал плечами Володин, – если не закопали, то должен быть в морге.

– Поехали, покажешь!

– Ехать не нужно, морг в госпитале в доме напротив.

В подвальном помещении старого двухэтажного особняка, в котором расположился госпиталь, где на стеллажах, сколоченных из грубых досок, в беспорядке были навалены трупы, стоял невыносимый смрад. Бородин сразу вспомнил, как однажды давно, еще на Воронежском фронте, нечаянно оступился и упал в старый немецкий окоп с разложившимися трупами. После этого он целый месяц мог пить только воду – от еды воротило.

Пьяный санитар, прикрыв рот и нос воротником грязного халата, быстро провел их в самый дальний угол импровизированного морга и, указав рукой на изуродованный окровавленный труп в углу, испарился. Бородин, оглядевшись, достал браунинг и, быстро протерев рукоятку пистолета носовым платком, вложил оружие в правую руку убитого, несколько раз сильно сжав безвольные пальцы мертвеца. Разогнулся