Трудно Тереховой. Сегодня почему-то особенно трудно. Выберет какое-то положение, и как будто терпимо. Но стоит чуть сдвинуться, повернуться или наклониться, как пронзает стреляющая боль. Совсем измучилась Вера. Если часок поспит, то и ладно. Вот и лицо совсем бледное, темные круги под глазами. Да как же им не быть этим кругам, если у человека из-за боли нет сна? Спасибо, что хоть Наталья Николаевна, добрая душа, участлива, помогает и ей, и Оксанке.

— Ну, Вера, обопритесь на мою руку и потихонечку поднимайтесь, присела к Тереховой Наталья. — За Оксанку не беспокойтесь. Мы за ней как за родной дочкой будем смотреть.

С большим трудом, но все-таки поднялась Вера. Стояла, пока Наталья хлопотала с постелью. Нашлись доски. Из них соорудили что-то вроде щита, чтоб не прогибалась кушетка. Дома Вера делала то же самое. Так немного легче. Не поленилась Наталья, сбегала в больницу, принесла обезболивающее лекарство, напоила им Терехову.

Утром на «скорой» вместе с бригадой приехали хирург Линько и незнакомый мужчина. Наталья подумала, что они к старшему лейтенанту. Оказалось, нет. Линько вызвал Инну Кузьминичну и, представляя гостя, сказал:

— Из министерства здравоохранения. Сомов Михаил Яковлевич.

Норейко расплылась в улыбке:

— Пожалуйста, уважаемые Михаил Яковлевич и Пал Палыч, прошу ко мне.

— У нас, Инна Кузьминична, — уже в кабинете начал Сомов, — не совсем приятная миссия.

— Какая уж есть. Говорите.

— Я прошу вас пригласить и Наталью Николаевну Титову. Она тоже причастна к делу, в котором мы должны разобраться.

Инна Кузьминична выглянула в коридор и велела позвать Титову.

— У вас в Поречье, — продолжал Сомов, когда Наталья вошла и села, проживает Терехова Вера Ивановна. По нашим данным, она больна раком молочной железы с метастазами в позвоночнике.

Лицо Инны Кузьминичны пошло белыми пятнами. Вот оно! Подкопалась-таки эта Титова. Не зря плела тогда о запущенном раке у Тереховой. А теперь настрочила жалобу. Ну как с такой работать? Как можно спокойно переносить ее мышиную возню? Если бы еще не поддержка Корзуна, она как-нибудь справилась бы с этой выскочкой. Ну ничего, мы еще посмотрим. Ей можно тоже такое устроить, что чертям будет тошно. Инна Кузминична подкрепила свои мысли таким красноречивым взглядом на Титову, что та не смолчала:

— Инна Кузьминична, ни к чему ваш угрожающий вид.

— Какой вид? — не понял вначале Сомов. — А, вы вот о чем. Нет, Инна Кузьминична, письмо написала не Наталья Николаевна.

— А кто же еще? Кроме нее, больше некому.

— Уверяю вас, Инна Кузьминична: к этому письму Наталья Николаевна не имеет никакого касательства.

— Я думаю, — пробасил Пал Палыч, — дело не в том, кто написал. Важно другое — что написано. Если навет — одно дело, а если правда — другое. Где сейчас больная?

— У нас в больнице, — ответила Наталья.

— Это не та Терехова?..

— Именно она и есть, — поспешила уточнить Инна Кузьминична. — Та самая, муж которой умер не без участия Натальи Николаевны.

— А девочка ее где же теперь?

— У меня, — ответила Наталья.

— Надо же как-то искупать вину. Вот мы и взяли девочку, — иронизировала Норейко.

Линько посмотрел на Инну Кузьминичну, потом перевел взгляд на Титову. Да, нелегко приходится этой девушке. Он-то хорошо знает, кто автор письма, знает также, что Норейко действительно запустила рак у Тереховой. И не думает оправдываться — виноватых ищет.

— Принесите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой, — попросил Инну Кузьминичну Сомов.

Норейко вернулась минут через пять:

— К сожалению, карты нет. Где-то затерялась.

Возникла неловкость. Все понимали, что амбулаторная карта исчезла не сама по себе, ее просто изъяли из картотеки и куда-то спрятали. Кто это сделал? А может, Инна Кузьминична и не искала карту, а просто водит всех за нос? Если это так, то ей не позавидуешь. Пал Палыч, ничего не говоря, вышел из кабинета и направился в регистратуру.

— Найдите, пожалуйста, амбулаторную карту Тереховой Веры Ивановны.

— Я уже искала. Но ее нет, где-то запропастилась, — ответила дежурная медсестра.

Линько вернулся ни с чем:

— Да, дежурная медсестра говорит то же самое.

Наталья несколько раз порывалась встать. В ней боролись два чувства. Одно — плюнуть на все это и будь что будет. Исчезновение амбулаторной карты ничего изменить не может. Разве что доставит дополнительные неприятности Инне Кузьминичне. Она этого просто не понимает или не хочет понять. С другой стороны, хотелось помочь этой недалекой женщине не делать очевидных глупостей. Час назад, еще до приезда гостей, Наталья держала амбулаторную карту Веры Тереховой в руках. Записала нужные данные. Дежурила Екатерина Мирославовна. Ей Наталья и отдала карту. Могла ли она за этот час исчезнуть бесследно?

— Разрешите, я поищу.

— Пожалуйста, — кивнул Сомов.

Наталья разыскала дежурную медсестру и, не скрывая гнева, спросила:

— Екатерина Мирославовна, вы понимаете, что делаете? Час назад я отдала вам в руки амбулаторную карту Тереховой, а теперь ее уже нет. Вы этим и себе, и Инне Кузьминичне таких неприятностей наживете, что долго придется расхлебывать.

— Но я искала, Наталья Николаевна. Я что… мое дело маленькое.

— Бросьте притворяться. Это, повторяю, случилось не вчера, а не больше часа назад. Вот сейчас товарищ из министерства заставит вас писать объяснительную. А там я не знаю, что будет, — решила припугнуть медсестру Наталья.

Подействовало. Екатерина Мирославовна для видимости покопалась в бумагах еще немного, потом, оглянувшись, нет ли кого поблизости, протянула карту:

— Только не выдавайте меня, пожалуйста. Инна Кузьминична приказала ее спрятать и говорить всем, что затерялась.

— Так-то лучше, — сказала Наталья.

В кабинете Норейко тем временем по-прежнему царило неловкое молчание. Сомову в общих чертах все уже было ясно. Чтобы чем-нибудь заняться, он достал носовой платок, снял очки и стал их тщательно протирать. Потом посмотрел через стекла на свет, подышал на них с обеих сторон и снова протер. Надев очки и поправив дужки, потер пальцами свой мясистый нос. Что бы еще сделать? Достал из бокового кармана расческу и раз-другой провел ею по большой отнюдь не за счет волос голове. Все это он проделывал молча. Давать какую-либо оценку случившемуся было еще рано.

Пал Палыч Линько тоже молчал. Он изредка вынимал носовой платок, разворачивал его, обкладывал свой крючковатый нос и сморкался. Звук при этом получался громкий, почти трубный. Пал Палыч оглядывался по сторонам и виновато произносил: «Извините». Время от времени он смотрел в окно. Там, за садом, на высоких деревьях уже хлопотали у своих гнезд грачи. Их карканье доносилось даже сюда, в кабинет главврача. И у них споры, а иногда и драки из-за места под солнцем.

Норейко сидела