по тому, как от смотрел на окружающих, особенно на старшего лейтенанта. Хотя до полного осознания случившегося дело еще не дошло, тень страха уже блуждала на его лице. Да, ему не позавидуешь: не успел по-настоящему вступить в жизнь, а дров уже наломал. Страх у Андрица усилился, когда он увидел в дверях нескольких человек в милицейской форме. Один из них в накинутом на плечи халате в сопровождении Норейко прошел в палату, тихо поздоровался с Каланом и сказал:

— Крепись, Алесь.

— Креплюсь, товарищ подполковник. Родителей бы только успокоить. Они там, видно, места себе не находят.

— Сделаем, Алесь. Это уж наша забота.

— Разобрались, как это получилось? Я ведь ничего не помню.

— Экспертиза дело свое знает. Картина восстановлена полностью. Рисковал ты здорово, Алесь. По следам машины определили, что ты перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил. Предстоит еще выяснить, то ли он не справился с управлением на повороте, то ли в пьяном угаре нарочно пошел на преступление. Хотя преступление все равно остается преступлением.

Ушли гости. Корзун смотрит на Юрия и видит, как у него в уголках глаз скапливаются слезинки. Они, словно капли на тающих сосульках, медленно растут и, когда уже не могут удержаться, скатываются вниз. Понял, значит, что натворил. Слышал, как подполковник милиции говорил старшему лейтенанту: «Рисковал ты здорово, Алесь… перегородил этому мерзавцу дорогу. А он тебя сбил».

Уже полночь, а Корзун все еще в палате. Думал, что приедет к Наталье домой и они окончательно обо всем договорятся, да не получилось. А тут еще этот Калан. Понимал, что тот ни при чем, но в сердце уже вставали какие-то смутные предчувствия. Не выдержал:

— Наталья Николаевна, пока тут Маша, пойдемте запишем истории болезни.

— Я уже записала. Ехали бы вы домой, Иван Валерьянович. Вам же завтра на работу. Я тут сама управлюсь. Да и Маша мне поможет.

Вот оно. Тут ежу понятно, что истории болезни — это только предлог, что ему нужно поговорить с Натальей. Отказалась. Потому что знала, о чем пойдет разговор. Ну что, так вот сидеть до самого утра? Что он высидит? Поднялся Корзун, сказал тем, кто лежал на койках:

— Ну, поправляйтесь. Наведаюсь, когда покрепчаете.

Постоял немного. Надеялся, что Наталья все-таки проводит его. Нет, не захотела. А чтобы не обиделся, сказала:

— Извините, Иван Валерьянович, что не провожаем вас. Видите, какое дело.

Ну что ж, все так и должно быть. Значит, уже решила. Быстро вышел во двор, завел машину, выехал на шоссе. На обочинах высвечивались яркие дорожные знаки. У злосчастного поворота ни грузовика, ни мотоцикла уже не было. Как будто ничего и не случилось, не было беды, которая могла унести жизни двух людей. А сколько таких несчастных случаев бывает в других местах. Ломаются судьбы людей. Одни из них потом все-таки находят дорогу в жизни, другие — так и остаются неустроенными. На них знакомые махнут рукой и со временем забудут. Забудется и этот случай. Но Корзун не забудет. И не потому, что какой-то Андриц наломал дров. В тот день на пути Ивана встал другой человек. Могло ли так получиться, чтобы Наталья, прежде знать не знавшая этого Алеся, вдруг загорелась, да так, что даже не захотела его, Корзуна, проводить? Сострадание? А ведь он спас Наталью, спас, рискуя своей жизнью. Так чей козырь старше? Конечно, его, Ивана. А вот поди ж ты… Значит, дело не в козырях, а в чем-то другом. В чем?..

7

Оксанка тогда недолго пробыла в больнице: обошлось без воспаления легких. Но и за эти несколько дней Наталья горячо привязалась к девочке, в которой удивительным образом уживались детская непосредственность и серьезность рано повзрослевшего человека. Она, Наталья, несколько раз предлагала Вере Тереховой, чтобы та на время отдала Оксанку ей. Пока сама не поправится. Но Вера тянула со своей поездкой в Минск. Может быть, именно потому, что не хотела, боялась расстаться с дочерью.

Наконец Вере стало совсем худо. Как-то вечером, в начале апреля, в дверь Титовых постучали — тихо, еле слышно. Наталья вышла открыть. На пороге стояла Оксанка, закутанная в большой шерстяной платок, а на нижней ступеньке крыльца, опершись о столб, сидела Вера.

— Это Оксанка стучала. Самой-то уже на крыльцо не подняться, проговорила она, прерывисто дыша.

Наталья всякого успела повидать. Мало-мальски свыклась с людскими бедами, которые приходят вместе с болезнями. Но на этот раз не могла сдержаться, глядя на девочку в материнском платке с бахромой по краю. Оксанка смотрела на тетю-докторшу и, видно, не понимала, почему та плачет.

Вера, немного отдышавшись, сказала:

— Виновата я перед вами, Наталья Николаевна: плохо о вас думала. И от Оксанки не утаила… Ну, про ее отца. А это, видно, судьба. Кругом судьба… Я и перед Инной Кузьминичной виновата…

Оказывается, после того осмотра Натальей Николаевной она догадалась и сразу поверила, что больна неизлечимо. Поплакалась соседке. Та и давай ее попрекать: как же так, больница под боком и не обратиться. Обращалась, и много раз. Смотрела сама Инна Кузьминична. Назначила лечение, да, выходит, не то, что нужно. Новая докторша, Наталья Николаевна, сказала, что надо ехать в Минск. А соседка: «Ну, Верка! Пропишу я про все эти дела самому министру. Ведь не только ты, но и дите твое страдает». Теперь могут быть неприятности у Инны Кузьминичны.

— Не об этом надо думать, Вера, — сказала Наталья, выслушав ее сбивчивый рассказ. — Значит, нагнала я на вас страху? Так это ведь чтобы вы не откладывали: чем раньше начать лечение, тем лучше. А что до неприятностей, так нам, медикам, никуда от них не деться.

— Вы уж извините, Наталья Николаевна, — виновато сказала Терехова, наверное, я все-таки поеду в Минск. А Оксанка, вы как-то говорили, могла бы немного побыть у вас.

— Ну конечно же, Вера. Какие могут быть разговоры. Сколько надо, столько пусть и остается. Я говорила маме про Оксанку, так она даже обрадовалась. Сказала: ей веселее будет с девочкой, когда я на работе.

Наталья взяла Оксанку на руки, обернулась. Вера, не вставая со ступеньки, сказала:

— Немного отдышусь и пойду домой. А завтра автобусом — в Минск.

— Нет, останетесь у нас. Завтра вместе пойдем в больницу, я вызову «скорую», и она отвезет вас в район. А там уж и в Минск… Сейчас вернусь и помогу вам.

Наталья отнесла Оксанку в комнату, раздела и усадила ее за стол.

— Ты умеешь сама кушать? — спросила Наталья девочку.

— Да-а, — протянула Оксанка.

— Вот бери,