Энтони Релла указал, где следует провести грань между мыслями о самоубийстве и подготовкой к его совершению. «По закону и этическим нормам я обязан рекомендовать госпитализацию, если у клиента высокий риск самоубийства – это означает, что у него готов план, средства для осуществления плана, а также ясное и искреннее желание действовать в соответствии с ним. Моя задача как терапевта – быть на стороне той части личности клиента, которая хочет жить. Я верю в человеческую самостоятельность, в то, что каждый имеет право делать со своей жизнью, что он хочет. Но еще я верю, что если человек пришел ко мне, чтобы обсудить свое решение, то та его часть, которая хочет жить, просит меня о помощи».

Заявление о желании совершить самоубийство иногда является единственным оставшимся у человека способом получить необходимую поддержку. Отчасти это происходит из-за того, что устройство системы здравоохранения не оставляет места для человеческого понимания и сострадания. Слова о том, что ты готов покончить с собой, привлекают гораздо больше внимания, чем депрессия, из-за расплывчатого и нечеткого характера термина, о чем нам уже приходилось говорить. Несмотря на это, большинство людей не знают, как реагировать, если друг или любимый человек признается, что подумывает покончить с собой. Эти реакции, как правило, впадают в одну или другую крайность: либо будет предложена госпитализация, постоянный надзор или что-то подобное, либо человека отвергнут, потому что он якобы нечестным путем добивается чужого внимания.

В своем блоге Релла рассказал, как угрозы самоубийства могут использоваться в качестве оружия: «Очень специфическая и небольшая группа людей использует угрозы самоубийства в качестве способа заставить своих близких не покидать их или уступить во время конфликта. По сути, это похоже на захват заложников террористами – стратегия насилия. Чтобы справиться с такой угрозой, нужно вспомнить о ценности человеческой автономии. Если мы все в конечном итоге несем ответственность за свою жизнь и благополучие, то именно мы должны решать, хотим ли мы жить или умереть. Это не значит, что нельзя принимать помощь и поддержку, просить близких об одобрении своего решения или обращаться к людям с просьбой помочь нам найти причины жить. Многие из нас в самые мрачные минуты депрессии отчаянно нуждаются в такой поддержке. Умение просить и принимать помощь – еще одна форма контроля и ответственности за свою жизнь»[27]. Однако это редкий случай, и я сам стараюсь избегать поспешных выводов, что человек пытается кем-то манипулировать. Прежде всего лучше не осуждать, а предоставить ему возможность выговориться, поделиться своими чувствами. Многие люди, которые подумывают о самоубийстве, не пытаются разработать план или совершить реальный поступок: чтобы отговорить их, порой достаточно поддержки сочувствующего друга. Кому-то потребуется более серьезная помощь, но первый шаг – не давать советы, а внимательно выслушать человека, чтобы он действительно почувствовал себя услышанным. Только потом следует попросить разрешения дать совет. Решение обратиться за профессиональной помощью будет иметь гораздо больше шансов на успех, если пострадавший обнаружит, что оно исходит изнутри, а не было навязано кем-то по принуждению.

Другая крайность тоже чревата своими рисками. Эта точка зрения, возникшая, возможно, от чрезмерной осторожности, сводится к идее, что депрессия равнозначна намерению совершить самоубийство. Если же это опасение не оправдывается (а в некоторых случаях – даже если оказывается не лишенным оснований), это может подорвать доверие между людьми. В период депрессии человек склонен избегать социальных контактов, и звонок из местного фонда по поддержке психического здоровья населения ситуацию вовсе не улучшит. В таком случае, как и в предыдущем, внимательный и доброжелательный слушатель может позволить человеку переработать и выплеснуть эмоции, которые иначе могли бы привести к саморазрушению. Кроме того, разговор укрепляет доверие, и если человек в дальнейшем составит конкретный план самоубийства, он может сообщить о нем, пока еще не стало слишком поздно.

Релла занимается психотерапевтической практикой в Вашингтоне – она рассказала, как в этом штате проводится скрининг на риск самоубийства: «Были ли попытки самоубийства в прошлом? Пытался ли покончить с собой кто-то из близких клиента? В конечном счете все сводится к следующему вопросу: сможете ли вы, если покинете эту комнату, остаться живым и невредимым в период между сегодняшним днем и нашей следующей сессией? Если у клиента есть план суицида, средства для его совершения, и он не в состоянии обеспечить собственную безопасность, тогда я выражу обеспокоенность и порекомендую лечь в клинику на стационарное лечение. Для меня важно работать с клиентом столько, сколько потребуется, чтобы помочь ему почувствовать, что это решение мы принимаем вместе, что я ничего не навязываю. За семь лет работы было очень, очень мало случаев, когда я требовала принудительного лечения в клинике. Это неприятная ответственность, к которой я отношусь весьма серьезно. Я считаю, что если дать клиенту ясное понимание своих обязанностей, это в некотором смысле уравнивает наши права и дает ему возможность контролировать наше взаимодействие».

В процессе работы над этой книгой я перешагнул пятидесятилетний рубеж, которого не достиг бы, если бы совершил суицид. В подростковом и юношеском возрасте я несколько раз пытался покончить с собой, но никогда не думал, что причина моих поступков заключается непосредственно в депрессии.

Скорее, депрессивное состояние создавало такую смесь эмоций, что самоубийство казалось вполне логичным выходом из ситуации. Я не понимал, что любые решения возникают под влиянием эмоций. Эмоции более реальны, чем мысли, – в том смысле, что они имеют физическое воплощение. Я считал себя человеком, который либо не испытывает эмоций, либо полностью их контролирует. Но я ошибался. До некоторой степени мы можем контролировать свои чувства, так же как дыхание или моргание, но ими нельзя полностью управлять – они продолжают существовать независимо от того, осознаем мы их или нет. Любое «рациональное» решение всегда принимается в окружении эмоций. Но я этого не осознавал и потому принимал подавление эмоций за их отсутствие. Кроме того, я верил в чистую логику, свободную от эмоциональности. Эту идею я позаимствовал из сериала «Звездный путь» – хотя в голове мистера Спока, между его острыми ушами, явно таится бурный океан переживаний. Я не утверждаю, что контролировать эмоции невозможно, – но вера, что мы по умолчанию располагаем такой властью, может быть очень опасной, даже смертельной опасной идеей. Поэтому я не думаю, что пытался покончить с собой из-за депрессии. Скорее, депрессия просто заставила меня поверить, что это вполне разумное и рациональное решение.

Когда я в юном возрасте заигрывал со смертью, только одна попытка суицида привлекла внимание другого человека. После той ночи друг моего соседа по комнате стал относиться ко мне очень холодно, а затем и с открытой враждебностью. Когда я в конце концов разозлился и решил выяснить, что к чему, оказалось, что его близкий родственник покончил с собой, и моя попытка напомнила ему о горе и чувстве предательства, которые он испытал тогда. После этого мы почти не разговаривали, и я наконец осознал, что буквально стоял одной ногой в могиле и что своим поступком снова разжег боль этого человека. Самоубийство, совершенное в тайне, не избавляет от боли, а скорее перераспределяет ее. Есть лишь немного поступков, которые могут сравниться с этим по эгоизму и деструктивности, и вряд ли кто-то всерьез начнет обдумывать суицид, если прежде не услышит шепоток над ухом. Если вы не готовы поделиться своими намерениями с близкими и другими людьми, значит вы еще не готовы умереть. Депрессия может оказаться смертельной болезнью, но поскольку причиной смерти в данном случае будет самоубийство, единственный способ справиться с заболеванием – не убивать себя. Возможно, звучит слишком упрощенно, но это не так: от депрессии можно излечиться, только если вы живы, а не мертвы.